Сквозь ночь

Нет, «чудесница», кажется, не обманывала. Он появился снова и так же, как вчера, глядел на нее, спускаясь вниз, и даже улыбнулся. На этот раз она, разумеется, не оглянулась, но, кажется, покраснела. А через три дня уже знала, что его зовут Борисом, что учится он в вечернем энергетическом — на дневной не попал — и что она, Алла Чижикова, понравилась ему с первого взгляда.

Все это он выложил сразу, просто, без особых подходов. И вообще с ним было как-то легко.

Несколько раз они побывали в кино. Алла, как водится, в трогательных местах пускала слезу, а он посмеивался: «Глаза испортишь…» У него была своя теория — ничего не принимать близко к сердцу! Жить, как живется, дышать полной грудью, беречь здоровье. Вечерний институт не освобождал от военной службы, но Борис не тужил: обещано перевести на дневной. «По дружбе все можно, — сказал он как-то вскользь и тут же добавил, весело улыбнувшись (ей особенно полюбилась его улыбка): — А не переведут — что ж, послужим Советскому Союзу, потом доучимся…» В сущности, доказывал он, все это чистая условность, диплом и прочее, запроторят в какую-нибудь дыру на восемьсот в месяц, а он и теперь безо всяких свою тысячу выгоняет, а то и тысячу двести.

Работал он в радиоателье, ходил чинить приемники; в чемоданчике у него вместе с аккуратным набором инструментов и какими-то импортными лампами в пестрых коробочках, которые он добывал невесть где, лежали тетради и книги. И на все у него доставало времени.

Как-то воскресным вечером он привел ее к себе — в кино не попали, гулять по февральским сыро-морозным улицам не захотелось. Жил он неподалеку от Комсомольской площади, в коммунальной квартире, с матерью и сестрой. Обеих не было дома. В тесно уставленной мебелью комнатенке было тепло, уютно. Он включил чудной, похожий на игрушку приемник, улыбнулся: «Собственного производства…» Повертев ручку, поймал что-то тягучее. Подсел к ней на тахту. Она вдруг сжалась вся, будто окостенела. Положив на плечо ей руку, он мягко повернул ее к себе и, посмотрев прямо в глаза, тихо спросил: «Ну?» Она и вовсе ослабела. Он прижался губами к ее губам, осторожно и настойчиво клоня ее книзу и нащупывая свободной рукой диванную подушечку. Быть может, эта подушечка и помогла ей. Через силу оторвавшись, она отчаянно прошептала: «Нет!» Но он продолжал клонить, налегая и тяжело дыша, и она, выпростав руку, ударила что было силы, сама того не хотя и не видя куда.

Он тотчас оставил ее. Встал, убрал пальцами нависшие волосы. Усмехнулся, пожал плечами: «Чудачка ты, право. Какая-то допотопная, несовременная… — Подошел к приемнику. — Не поняла еще, в чем вкус жизни…»

Наклоняясь, он повертел ручку, разыскивая другую мелодию. Она одевалась за его спиной молча и все никак не могла попасть в рукав куцего пальтеца, сшитого еще в девятом классе, два года назад.

Увидела она его лишь на третий день. Сердце у нее застучало, когда наверху эскалатора показалась сдвинутая набок пыжиковая ушанка. Он глядел как ни в чем не бывало, улыбаясь своей белозубой улыбкой. Помахал издали рукой. А поравнявшись, бросил на ходу: «Как жизнь, курносая?» И — все.

У нее зашумело в ушах, она постояла, сдвинув брови; глядя на полный народа эскалатор. И с непривычной злостью крикнула пожилому дядьке:

— Гражданин, вы что, правил не знаете, возьмите-ка чемоданчик ваш!

А еще через два дня Борис съехал задом наперед, говоря о чем-то с крашеной фефелой, стоявшей ступенькой выше. Алла и глазом не моргнула, только оставшиеся полсмены придиралась без толку к пассажирам.

В субботу она впервые за все время пошла в клуб на вечер молодежи. В большом зале был доклад о морально-этическом облике, в малом — лекция на тему «Есть ли жизнь на других планетах». Потом были танцы. Алла потанцевала с незнакомым проходчиком, прижимавшим ее чуть сильнее, чем следовало. Походила по фойе, в центре которого на вощеном полу стояла в кадке большая пальма с коричневым волосатым стволом, А вдоль стен — кресла и диваны в отутюженных чистых чехлах, на которые неловко было садиться. Посмотрела фотографии лучших людей в застекленной витрине. И ушла.

С каждым днем она становилась все злее — и дома и на работе, особенно когда мимо проплывали пыжиковая ушанка и куртка с цигейковым воротником.

«Попрошусь на другую станцию», — думала она, зло глядя на бегущую лестницу, будто та была во всем виновата. Но, однако же, не просилась.