Стою у нагретого солнцем парапета, покрытого глубоко врезанными в камень именами «славолюбивых путешественников», со времен Пушкина не изменившихся в желании увековечиться. Стою и вглядываюсь. Мне приятно, что теперь я узнаю отсюда знакомое. Серый вытянутый прямоугольник Сабуртало на северо-западе; правее — веер Дигомского массива. Купол Дворца спорта. Здание цирка на холме. Чаша стадиона. Зеленый Ваке — район вузов, студенческое царство, там я был в университете. Надзаладеви — рабочее сердце Тбилиси. Скала Метехи, острые шатры куполов, а дальше — три встроенные в тело плотины башни Ортачальской ГЭС (в каждой башне — турбина). Крепость Нарикала над ступенчатой неразберихой старого города и правее — на гребне Сололакской горы — двадцатидвухметровая статуя Грузии с опущенным мечом и поднятой чашей.
Теперь мне нетрудно найти отсюда и проспект Руставели — я узнаю там едва ли не каждый дом, начиная с площади Ленина. Горсовет с башенкой. Тепло-желтая аркада Дома правительства. Серебряно-серая Кашветская церковь. Первая средняя школа — бывшая гимназия, где учились Николоз Бараташвили, Илья Чавчавадзе, Сумбатов-Южин, Немирович-Данченко…
Легко нахожу здание оперного театра, построенное в псевдомавританском стиле академика Шретера. Правее — гостиница «Тбилиси», добрая старая гостиница с плюшевыми толстыми дорожками, с «французскими» шторами, с колоннами «вареного мрамора», золоченой гипсовой лепкой, с комиссионно-магазинными бронзовыми пажами, держащими лампионы по сторонам широкой лестницы, с просторными номерами.
Туда я перебрался из ультрасовременной «Абхазэти» (все-таки сообщаться из новых районов с центром пока еще трудненько, автобусы ходят негусто).
Хочу найти еще на проспекте дом, где есть маленькое кафе, вернее — кофейня, по-современному просто обставленная, с разноцветными моющимися столиками и алюминиевыми легкими креслами. Там за гривенник можно получить чашку хорошо сваренного густого кофе и стакан ледяной воды. Если хотите, вам принесут и сухого печенья или кусок торта; но почти никто здесь ничего, кроме кофе, не заказывает: сюда приходят не поесть, а посидеть, поговорить. И почему-то никто не делает под столом таинственных манипуляций с бутылкой и стаканом.
Я успел привыкнуть к этому кафе и даже имею там свой любимый столик, бело-черный, с косой царапиной в углу. И получается как-то так, что людей полно, а у моего столика всегда найдется местечко. Мне приносят кофе и воду, я закуриваю и гляжу на молодых ребят (таких здесь всегда большинство), на лохмато стриженных девушек, звонко смеющихся, дымящих чуть испачканными помадой сигаретами. Мне хочется знать, чему они радуются, чем озабочен вот тот одинокий парень в шерстяной черной рубашке, потирающий ладонью лоб, о чем так горячо спорят двое, налегая грудью на столик и забыв о недопитом кофе…
…Автобус на Ереван уходит в семь пятьдесят утра. На улицах еще пустовато. Проезжаем Ортачалы; памятник арагвинцам, плотина электростанции… Тбилиси провожает взмахами башенных кранов. Впереди желтеют горы, стелются поля — зеленые и смуглые, цвета вяленого табачного листа. Через них легко и уверенно, будто балерины на пуантах, бегут опоры высоковольтной линии.
На двадцать шестом километре — поворот; слева, в распаде охристых гор, из утренней мглы возникает фантастическая картина: черно-белые медленные дымы, столбы труб, округлые силуэты кауперов, книзу растворяющиеся в долинном тумане.
Это Рустави, край Руставели. Огромный металлургический завод, построенный после войны. А где-то за ним — новый город, сохранивший древнее имя.
Страна поэтов и булатной стали, страна седых суровых гор и зеленых долин, страна древняя и молодая — такой я увидел еще раз Грузию из окна уходящего на юго-восток автобуса. Навстречу бежали распаханные поля, обсаженные по краю дороги тополями и акацией. Овцы, будто подвижные серые кочки, паслись вдалеке на солончаках. Бронзовеющие виноградники — они уже отработали свое — отдыхают на нежарком осеннем солнце.
ДВЕ НЕДЕЛИ В АРМЕНИИ
Мы пересекли северо-западную оконечность Азербайджана — Казах, зону хлопка, винограда, зерна.
Пожалуй, даже без надписи у моста через реку Храми почувствовалось бы, что покидаешь Грузию. Все удивительным образом изменилось — как бы незаметно и все же чувствительно для глаза.
Поля сделались темно-зелеными с краснецой, в частую белую крапинку; это были хлопковые плантации со следами прошедшей уборки. Кое-где у дороги сплошь белело — сушился убранный хлопок. В других местах он стоял в огромных плотных скирдах, туго затянутых брезентовыми попонами.