Сквозь объектив

Внезапно Макс наклонился к моему уху и спросил незнакомым расстроенным шепотом:

— Знаешь, кто ты?

Я медленно повернула к нему голову и уставилась в прозрачные голубые глаза. В тот момент я ожидала очередного продовольственного сравнения — и я его получила. На лице Макса впервые промелькнула человеческая боль, далекая от всех его мультяшных переживаний.

— Ты — остывший кофе, вот ты кто.

Амстердам

Как ни странно, его последние слова, сказанные в самолете, меня слегка задели. Я отчетливо помню плещущуюся в его глазах хрупкую боль, наложившуюся на эту по-детски обиженную реплику. В ней сквозили не выраженные до конца обиды, немного разочарования в нас обоих и немного его безответной привязанности ко мне.

Эта фраза — одна из немногих его фраз, которая почему-то так со мной и осталась. Как затонувший корабль, она лежит где-то глубоко внутри и вызывает странное чувство опустошения. В ней неожиданно оказалось много правды. Макс выбрал дурацкую метафору, но она отразила разновидность холода, которую я ощущала сама уже много лет.

До конца полета мы больше не разговаривали. Макс ерзал в кресле и вздыхал, я же отчужденно смотрела в иллюминатор, чувствуя, как внутри дрожит неприятный осадок.

«Почему ты постоянно говоришь обо мне? Расскажи что-нибудь о мире, жизни и людях. Что ты знаешь о них? Или говори только о себе, тогда мне хотя бы не надо будет каждый раз ставить себя на предохранитель от твоих вопросов», — крутилось у меня в голове, но в итоге я ничего ему не сказала.

Облака тем временем становились все реже и реже, и сквозь них начала проглядывать земля с вкраплениями домов. Многоязычный гомон в салоне нарастал по мере снижения. Я откинула плед и стала обуваться.

Так мы и долетели. Так и приземлились.

Но в аэропорту я почувствовала оживление и выкинула его слова из головы. Уже сегодня я пройдусь по узким улочкам, увижу здания, фасады которых помнила, как родной двор, и представлю… будто я дома. Будто я всегда жила этой жизнью.

Такой незамороченной я могла быть только здесь, и жизнь вдруг начинала казаться простой и понятной. Не надо было искать в себе ответы на вопросы, которых мне никто не задавал. Может, просто есть города, где себя теряешь, а есть и такие, в которых вдруг находишь. В Амстердаме я никогда не теряла — что бы то ни было.

Как одурманенная, там я бродила по улицам с раннего утра до позднего вечера, время от времени символически перекусывая. Здесь и дышалось будто легче, все менялось в одно мгновение. Я забывала свое имя, лицо и прошлое. Обретала непривычную, чудесную анонимность.

Мы с Максом разошлись по параллельным реальностям. Пока он потерянно бежал за мной, шарахаясь ото всех со своим чемоданом, я двигалась в каком-то другом, только мне слышном ритме, уже зная свой путь.

В наушниках играла Flunk «Queen of the Underground»:

Girl of the underworld, where did you go?
I heard you went with the undertow[4]

.

Эти строки были пророчеством, которое скоро вступит в силу, но в тот момент я об этом еще не знала.

Просто шла навстречу городу.

Amsterdam Centraal. Вот мы и на вокзале. Отсюда начинаются все истории в европейских городах. Сходишь с поезда, и тебя втягивает в круговорот новой жизни. Я едва замечала Макса.

При взгляде на знакомое небо и улицы внутри оживало редкое чувство, что радостей в жизни не счесть.

* * *

— …А теперь прошу вас пройти в этот зал. Здесь представлены работы одного из самых известных голландских фотографов нашего времени — Хогарта. Свое творчество он представляет исключительно под фамилией, предпочитая скрывать имя от широкой публики…

У гида был прекрасно поставленный голос, который раскатывался под высоким белым потолком фотогалереи, и каждое слово потом дрожало какое-то время в воздухе. Толпа туристов бодро прошествовала в абсолютно белое вытянутое помещение, где на стенах висели работы, расположенные с нарочитой асимметричностью. Все тут же рассосались по залу, иногда о чем-то переговариваясь вполголоса.

Это была одна из галерей современного фотоискусства. Удачно присоединившись к англоязычной группе, состоящей в основном из восторженных японцев и китайцев, снимающих все на свои телефоны, мы проникались высокой культурой. Хотя с Максом это было сложновато, ибо он хаял все, что видел. Не из невежества или злобы, просто так уж он был устроен.

Гид тем временем дошла до середины зала и продолжала свою ненавязчивую речь:

— Снимки Хогарта — своего рода летопись Амстердама, и при анализе ранних фотографий можно увидеть незначительные, но интересные изменения в городе, неизбежно пришедшие вместе с течением времени. Его работы всегда представляли собой загадку современного фотоискусства. В каждой есть деталь, которую критики любовно окрестили «мозаикой вселенной». Его творческие решения приводят зрителя к ощущению познания некой абсолютной сути. Хогарт умеет извлекать из каждого образа миллионы смыслов, которые предназначены раскрыть нечто большее. Любая мелочь в его снимках поставлена на служение главной идее.