Сквозь ошибочную лингвистику историографии.К методологии сравнительно-исторического исследования на примере конкретной этимологии: гидроним Волга как упаковка реальной и языковой истории

Тем не менее всё это чистая эмпирия, статистика наблюдаемых фактов, т. е. нынешних, сохранившихся. Во-первых, современная статистика не только не является отражением любой прошлой ситуации, но, наоборот, её заведомым искажением. Тут может спасти лишь верная методология преодоления искажений. Обычно ею является компаративная схема – допустимость некоторых фонетико-грамматических исторических превращений от языка к языку, коррелируемая с наблюдаемой последовательностью смены материальных культур (в археологии), допускаемой как превращение (в этнографии и этнологии) и интерпретируемой как развитие (в истории). Очевидно, что лингвистическая допустимость основывается на фонетических, грамматических и пр. формальных «законах», которые отложились в опыте избирательного изучения (лишь предпочтительных современных и случайно сохранившихся фактов). По сути, за этим опытом (несомненно, успешным – из-за конечного, хоть и обширного, числа памятников и удобных предпочтений) стоит лишь система научных установлений (список понятийно выверенных положений научного аппарата, считающихся отложениями самого предмета). Не менее очевидно, что картина смены археологических культур точно так же, из-за её физической наблюдаемости – лишь того, что отыскалось, и того, что увиделось в отысканном – основывается на психофизических отложениях местности (сохраняется то, что предыдущие поколения решили сохранить) и психофизических же установках каждого конкретного наблюдателя (видят только по особенностям внешнего и внутреннего зрения). Л.С. Клейн: «Даже описать археологические факты нельзя без применения терминов, категорий, понятий и классификаций, а они обусловлены существующими теориями. А уж интерпретации, конечно, возникают из сети наших общих представлений, под влиянием теоретических взглядов, последние же развиваются почти независимо от фактов, почти автономно» («История археологической мысли», 2005 –. О допусках произвольности превращений предметов у историков не стоит даже говорить: интерпретация всегда разная не только в каждой теории, но и в каждой точке зрения.

А гораздо вернее наблюдать не сумбурную статистику всех языков, но логику одного языка. Любой один язык является не случайно, а закономерно, в реальной исторической последовательности сжатия элементов сложившейся системой лингвистических отложений, которые, к тому, отложились вследствие каких-то реальных исторических движений и как-то их отразили и сохранили. Эту идею в общей форме оспаривать и невозможно и бессмысленно. Однако гораздо сложнее применить её на практике. Тут требуется методология распаковки сжатий, извлечения отложений и реконструкции отражений.

Замечу кстати, что такая смысловая статистика является очень давней традицией, первоначально даже не воспринимаясь наивной. Именно по очевидным смыслам письменно-языковых свидетельств и памяти строились летописание (с установления хронологии) и первичная историография (с установления верных источников) и начальное сравнительное языковедение (с установления переводческих матриц-корреляций). Всё это началось с И. Скалигера в одном лице (тут и «Сокровищница хронологии», и «О монетном деле», и «Рассуждение о языках европейцев»), с 16 в., а потом развивалось вплоть до энциклопедистов, Гердера, Гумбольдта на Западе, Татищева, Ломоносова, Шишкова у нас. Но уже с Карамзина, когда органические языковые установки потеснились «научно» обоснованными мировоззренческими установлениями (западными), а вскоре созрела историческая критика (с Л. Ранке в 1824 г., опять же западная), произошло разделение того, что стали относить к науке (историографии и компаративистике), поставив в уже упомянутые строгие рамки удобных предустановлений, и того, что принято считать любительством, но что является другой, параллельно развивавшейся ветвью – языковедческой историологией (конечно, наивной, в силу становления). На славянской почве, начиная с Т. Воланского (собравшего фактографию, смыслоговорящие предметы), Е. Классена (учинившего семантическую проверку фактов-мифов) и П. Лукашевича (проверившего семантику речевыми корреляциями), традиция уже не прерывалась вплоть до нынешних Ю. Петухова, Н. Вашкевича и В. Чудинова и др. Собрано огромное множество семантических и формальных фактов, которые позволяют самые смелые аллюзии. Но всё это не системно, не в одном своде, не на одном языке общения, вне научного сознания и пока что не поддаётся даже простому огляду, тем более – отделению стоящих наблюдений от глупостей (очевидную сводку глупостей см. у А.А. Чубура: «Каменный век Восточной Европы в кривом зеркале российской лженауки», 2013 –. Тем более, что общая историология, начиная с Фёдорова-Соловьёва (Маркса-Ницше) выделилась в особое философское подразделение, внутри которого на разных основаниях строились свои историософии, ныне предельно обмельчавшие и сбившиеся даже до олигофренического позитивизма (основанного на безудержной корысти и лицемерной политкорректности, посторонней теории).