Сквозь Пекло

— Давай, Чопжу, бери меня, тока на колени не падай, — пояснил божок и неестественно выгнул вверх губы, так что они заскрипели. — Мене не нравится, когда ты на коленях ползаешь, я весь прямо раздражаюсь, и мне хочется тады, этого деревянного чурбана раздавить… ах! чего- то я не то говорю…

Чопжу сидящий перед божком на корточках, протянул к нему руки, робко его взял за тело и поднес к лицу.

— Ну, здравствуй, Чопжу, здравствуй, — заметил чурбан и растянул губы, желая показать улыбку. — Больше мене не молись, так как это делаешь ты… А, то у меня начинает голова болеть от твоих криков и шептаний… Да, и вообще, не люблю я кады передо мной лбом бьются и донимают постоянным выпрашиванием прощения.

— Нынышу ханычын тынчуаны ыныян лохы сыйчын, — быстро зашептал Чопжу, не сводя пристального взгляда с лазурного рта. — Лхысы тынчуаны чыншы иын ханычын суыны.

— Погоди, погоди, Чопжу, ты, чего не видишь, я на твоем лонгилском языке не говорю, — хмыкнув, отозвался божок и попытался изобразить с помощью губ усмешку. — Я его не знаю… Ты же видишь, я говорю на восурском языке… так, что давай переводи, что ты там пролепетал.

— Я, казал, — дрожащим голосом, пояснил Чопжу. — Нынышу ты сегды либил эты мылитвы. Мы сегды ланьше тык тыбы почитылы.

— Ничего подобного, — возмущенно молвил чурбан. — Никогда я эти молитвы не любил, я ж тебе раньше сказал, они меня раздражали… Да, и вообще, ты разве не понял, я говорю на другом языке, и вашего понять не мог, оттого и молчал так долго. — Божок на миг прервался и внезапно негромко кашлянул. — О… вишь, ты меня застудил на этом холодном, каменном полу… Говорил же я тебе, подымай, подымай меня Чопжу, чую я хвора на меня нападает… а ты все медлил… медлил… Вот и до медлился… тяперича я кашляю, а там жар пойдет, озноб… Умру я, так и не пожив, не поговорив с тобой… да улятит моя душа деревянная прямохонько в Ирий-сад к моему отцу ДажьБогу…Ой! чтой — то, я, опять не о том… — Чурбан вновь замолчал, закрыл рот, плотно зажав лазурные губы, будто обдумывая, что-то, а после чуть слышно добавил, — давай, Чопжу, запихивай меня к себе под рубаху, может я там отогреюсь, да выздоровлю… И покуда я там буду отогреваться, не смей меня тревожить и вытаскивать.

Чопжу восхищенно зыркая на деревянного чурбана, у которого внезапно ожили глаза и рот, а все остальное тело, включая голову и руки, остались неподвижными, закивал головой и с огромным почтением положил божка себе под рубаху. Он неторопливо поднялся с корточек, и, развернувшись, посмотрел на стоявших позади него восуров, перевел взгляд на сидевшего на ложе и молчавшего наследника и торжественно сказал:

— Видиш, наседник Сиотозал, какы у меня Нынышу…

— Чего, ты, меня опять зовешь, — недовольным голосом заворчал из-под рубашки божок и, послышался негромкий скрежет деревянных губ.

— Нет, нет, Нынышу, я туты обисаы наседнику Сиотозалу, — ласково поглаживая через рубаху божка, ответил Чопжу. — Обисаы, чо ты живы… Живы Нынышу.

— Ну, тады, нечего меня по пустякам звать, а…а…а… — Судя по всему зевнув, заметил божок и уже более тихим, словно сонным голосом, дополнил, — тихо, ты, там Чопжу, я буду спать.

Чопжу опять кивнул головой, и победно посмотрев на наседника Сиотозала, который всеми силами пытался убрать с лица улыбку, бодрым шагом пошел к ложу и сев на краешек, да изобразив на лице чувство огромного торжества и радости, закрыл глаза.

Святозар увидев наконец затихшего в восторженном порыве Чопжу, повалился на ложе и уткнувшись лицом в телогрейку, засмеялся, сотрясаясь всем телом. Храбр и Стоян тяжело хмыкнули носами, и, отойдя к решетке, повернувшись спиной к Чопжу, тихонько засмеялись, еле сдерживая себя, чтобы не захохотать вслух. Один Лыбедь стоял, разведя руки в стороны и оглядывал то затихшего Чопжу, то смеющихся восуров. Потом он не выдержал, подошел к Стояну, и, похлопав его по спине, спросил:

— Это, чего, наследник, что ли учудил?

— Ага, — не прекращая смеяться, ответил Стоян.

— А, как же теперь? — взволнованным голосом поинтересовался Лыбедь. — Как же теперь он верить будет?

Святозар оторвал от телогрейки раскрасневшееся лицо, испрямился и прекратив смеяться, весьма бодро сказал: