— Что вы тут делаете? — заорал урядник, высокий, коренастый, с утиным носом, расплывшимся на всю физиономию.
— Тише! Выйдите отсюда! — громко сказал Каллистрат Иванович.
— Что! Ты кто такой? Кричать на полицию! — взбеленился урядник. — А ну!..
— Еще раз говорю: тише! Я — медик и лечу человека. А ко всему прочему я в два раза старше вас, и чин у меня выше вашего. Мне генерал Скобелев присвоил чин прапорщика и Георгиевский крест дал за подвиг. А вы, господин урядник, кричите на Георгиевского кавалера. Выйдите, а потом поговорим во дворе. Никита Пархомович, покажите господину уряднику, где дверь. — И наклонился над Хрисанфом.
Ошеломленный урядник быстро попятился к двери и выскочил из комнаты, потащив за собой и старосту.
Каллистрат Иванович долго возился с Хрисанфом, снова выслушал сердце, приложив к груди стетоскоп, потом внимательно проверил пульс. Наконец, дал понюхать нашатырного спирта. Хрисанф громко чихнул и открыл глаза. Он долго смотрел на фельдшера, а потом с трудом произнес:
— Это вы, Каллистрат Иванович?
— Я, Хрисанф. Узнал меня. Что у тебя болит?
Хрисанф медленно поднял руку и приложил ее к голове.
— Вот тут болит.
— Переболит, и легче станет.
Хрисанф слегка улыбнулся.
— Вы, Мария Анисимовна, хорошо сделали, что остановили кровотечение, — обратился Каллистрат Иванович к матери Хрисанфа. — А мы теперь йодом смажем. Только ты, солдат, — сказал Хрисанфу, — не бойся. Пощемит немного, потерпи… Нам нужно, чтобы не было заражения, чтобы никакие микробы не попали в рану.
Хрисанф поморщился, стиснул зубы.
— А теперь укутаем тебя, как когда-то мама пеленала, и лежи. А я завтра наведаюсь.
Во дворе Каллистрата Ивановича ждали урядник и староста.
— Как он? — тихо спросил урядник.
— А что? — сурово посмотрел Каллистрат Иванович. — Думаю, что надо составить протокол.
— Какой протокол? — встревожился урядник.
— Протокол о том, что избили, покалечили невинного человека. Это называется нападение на безоружного. А по закону…
— Что, что, что? — горячился урядник.
— Говорю, по закону судить надо за то, что покалечили человека.
— Кто, кто? — Урядник вплотную подошел к Каллистра-ту Ивановичу. — Что вы выдумали?
— Ничего я не выдумал. Хрисанфа Гамая избили ни за что.
— Как ни за что? Он говорил…
— Он говорил об указе нашего государя Николая Александровича. А по этому указу государь разрешил писать к нему прошения. Понимаете? Был такой указ, и верноподданные могут обращаться к государю со своими жалобами. Кумекаете? А Хрисанф Гамай рассказывал о лохвицких крестьянах, пославших прошение в Петербург императору. Так вы что, против того, чтобы люди обращались к царю-батюшке? Я, как Георгиевский кавалер, могу написать рапорт.
— Да что вы, господин кавалер! Я ничего… Мне сказал господин хорунжий, что его драгуны… его драгуны…
— Что его драгуны начали избивать людей нагайками?
— Я не знаю, я этого не видел.
— А разве вы видели, что Хрисанф Гамай делал что-то противозаконное?
— Нет, не видел.
— А может быть, слышали его богохульные слова?
— Не слышал… Мне приказчик Кудлаенко сказал, что Гамай… что Гамай аги… агитатор! — с трудом выдавил это слово урядник.
— Да разве вы, господин урядник, можете поверить этому? Вы знаете, какие агитаторы? Агитаторы — это студенты. Патлатые, с черными бородами. А Хрисанф — это мужик, как и все. А вы…
— Да я…
— Писать рапорт буду.
— Не пишите обо мне ничего. Очень прошу! — едва не плача, умолял урядник. — У меня дети малые, больная жена… Я…
— Хорошо, не напишу, а вы скажите приказчику Кудлаенко, чтобы не возводил напраслину на людей, ибо… — сурово посмотрел Каллистрат Иванович, — люди ему этого не простят.
Когда урядник, откозыряв, ушел, а следом за ним поплелся и староста, Никита Пархомович низко поклонился фельдшеру:
— Спасибо, Каллистрат Иванович.
— За что?
— За нашего Хрисанфа. Я видел, что вы как родная мать печетесь о нем. Как его рана?
— Заживет. Хорошо, что вы сразу поехали за мной. Я промыл рану, думаю, что воспаления не будет. Ваша жена лучше врача обработала рану. И с головой все в порядке. Только не надо беспокоить его, пусть уснет. Это тоже лекарство.
— Еще раз благодарю, что защитили Хрисанфа, ведь урядник мог арестовать его.
— Я знаю этого дурака. Прежде в нашей волости был другой, с тем можно было по-человечески поговорить, а этот тупой как пень. Я его запугал царским указом. Такой указ был, но о нем мало кто знает. Царь испугался после Девятого января и по совету царедворцев подписал указ о том, что разрешается подавать царю прошения и петиции с жалобами.
— Прошения! — задумался Никита Пархомович. — Разве прошения помогут… Наши запорожанские хлопцы приезжали домой из Юзовки, они там работают на заводе, рельсы для железной дороги делают. Так они рассказывали, что рабочие собираются силой взять власть в свои руки.
— Как это силой? — прищурившись, пристально посмотрел на Гамая фельдшер.
— А что? Может, не так сказал?
— Смело, Никита Пархомович.
— Но я думаю, вы же не станете доносить на меня. Считаю вас честным человеком.
— Я не стану доносить… А с другими будьте осторожны. А кто поможет силой сбросить царскую власть?