Сквозь столетие (книга 1)

Никита Пархомович пристально посмотрел на него.

— Говорили заводские хлопцы, что есть такие люди…

Каллистрат Иванович лукаво улыбнулся, погладил рукой свои усы.

— Заводские хлопцы… Так это и ваш Пархомко с ними?

— Да и он тоже. Ему уже давно надо было служить в армии, но на заводе ему оторвало машиной два пальца. И его, как покалеченного, не взяли в солдаты.

— А как же он без пальцев?

— Слава богу, работать может. Отхватило на левой руке мизинец и тот, что рядом с ним. Не совсем, только кончики раздавило, из-за этого и в армию не взяли.

— А на работе?

— Это не мешает ему работать. Лишь бы шея была, а ярмо набросят. На заводе он рельсы катает для железной дороги.

— Катает?

— Это они так называют. Катают, катят, прокатывают. Я там был, видел. В прошлом году ездил. Захотелось посмотреть, что там наше дитя делает. Жена послала. До Юзовки не так уж и далеко. От Екатеринослава по чугунке доехал. На том заводе настоящий ад. Все гудит, шипит, горит, грохочет. А когда из печи выскакивает железная болванка, ее нужно ухватить длинными клещами и направить дальше. Научился наш Пархом. А болванки в печи раскаляют так, что искры во все стороны разлетаются. Не приведи бог, не так ее подхватишь или не туда, куда надо, направишь, она тебя вмиг перережет. Вот там-то и работает наш Пархомко. Посмотрел я и испугался — настоящий ад. У нас сеять, косить, молотить — нелегкое дело. А его страшную работу сравнить с нашей нельзя. Но Пархомко привык. Говорит: а что я у вас дома делать буду, земли-то нет.

Из хаты выглянула Мария Анисимовна. Никита Пархомович вздрогнул.

— Что там? Как Хрисанф?

— Не волнуйся. Уснул Хрисанф. Тебя долго не было, вот и вышла посмотреть. Беседуйте, не буду вам мешать. — И вернулась в хату.

— Так я сейчас отвезу вас, Каллистрат Иванович.

…По дороге отвели душу, наговорились.

— Нашему Пархому пришлось уехать на завод. От нищеты убежал. Такая уж у него судьба. Мы не могли его удержать. Из нашего села уезжали в город хлопцы, вместе с ними и Пархомко подался. Весной он приезжал домой. Рассказывал, как рабочие поднялись против царя. Вы же знаете, что в Петербурге после Нового года стреляли в рабочих у Зимнего дворца?

— Знаю… Народ узнал об этом смертоубийстве.

— Пархомко рассказывал, что у них на заводе была забастовка после того, что произошло в Петербурге. Они бросили работу и вышли на улицу. А рабочих на заводе и на шахтах — тысячи. Две недели бастовали, проклинали царя. И господа-хозяева ничего не могли сделать. Пархомко говорил: «Когда рабочий класс бастует — это великая сила». Вы спрашивали, Каллистрат Иванович, кто поможет сбросить царскую власть. Есть такие люди. Пархомко говорил, что этих людей называют большевиками.

— Большевики? А кто они?

— Толком и я не знаю. Говорил Пархом, что у большевиков есть партия.

— Партия? Что это?

— Я же говорю — не знаю. Сам расспрашивал. А Пархомко объяснил, что это группа людей.

— А кто же собрал их группу?

— Меня самого это интересует.

— И это без разрешения властей, без согласия начальников?

— Да, да. Какое разрешение, они ведь сами выступают против власти, — пожал плечами Никита Пархомович.

— Удивительное дело. А мы сидим словно в норах, ничего не знаем. Значит, это смелые люди.

— Смелые, Каллистрат Иванович… Я вот что вам скажу. Было это лет сорок тому назад. Очень давно. Мне шел двадцать пятый год. Служил я в гвардии, в Петербурге. Царя охраняли. Так вот тогда нашелся такой смелый человек, что днем хотел застрелить царя, того самого освободителя. Да не удалось ему это сделать, потому что кто-то ударил его по руке, и пуля пошла, как говорят солдаты, за молоком. Того храбреца по приказу царя повесили.

— Слыхал об этом и я. У нас на Черниговщине ходили такие слухи. Дедушка говорил мне, что в церквах служили молебен за здравие царя. Я тогда ходил в церковноприходскую школу.

— Вы думаете, Каллистрат Иванович, что этим повешением запугали людей? Еще пять раз покушались на царя и только в шестой раз достигли цели.

Каллистрат Иванович боязливо оглянулся и с такой силой дернул Никиту Пархомовича за руку, державшую вожжи, что лошади остановились.

— Вы что? — встревожился Никита Пархомович и, стегнув кнутом, крикнул: — Но!

Лошади снова тронули.

— Тише говорите! А то еще кто-нибудь услышит! — испугался Каллистрат Иванович.

— Да вокруг ни души, голая степь.

— Береженого бог бережет.

— Я ведь ничего такого не сказал, — пристально посмотрел на фельдшера Никита Пархомович.

— Вы же знаете, что сейчас творится. Как услышат хоть одно слово против царя — тотчас в кутузку, а то еще и убьют.

— Каллистрат Иванович! Я ведь рассказывал вам, как своему человеку. Я вам поверил… Вы так набросились на урядника, что этот полицейский затрясся, как холодец.

— Так я же ничего против власти не говорил. Только пригрозил, чтобы он не орал на меня, потому что я Георгиевский кавалер, — оправдывался оторопевший фельдшер.

— А я поверил вам, как честному человеку, и открыл вам душу.

— Я действительно честный человек, доносов не пишу. Можете верить мне, Никита Пархомович. Вот смотрите, я перекрестился.