Сквозь страх

— Чую, соколик ясноблудный, хотел колечко аль сережки Тоське поднесть, чтоб крепче любила, жарче ласкала. Да испугался…

Митьке вдруг показалось, что силы ушли из ног в пол и он сейчас рухнет. «Откуда он знает об этом? О господи, помилуй!»

— …Я — справедливый батька. Другой бы тебя, соколик ясноблудный, за такие вражьи мысли того… — Махно хлопнул ладонью по кобуре с пистолетом. — Отправил в рай. А я великодушничаю. То-то. Цени. А коль золотишко прихарабаешь — умрешь. И родню сгубишь. Если слово мое будет для тебя законом — будешь иметь все, как крымский хан: целый гарем молодушек и золото. Казначеем назначу. — Батька с высоты своего роста надменно глянул на Митьку и добавил: — А ты знаешь, я слов на ветер не бросаю. Но, чтобы стать казначеем, ты должен основательно ее пополнить. Ты будешь главным казначеем. Понял?

Митька кивнул головой. Он знал, у Махно несколько казначеев. Каждый из них ведал только тем золотом и драгоценностями, которые он спрятал вместе с батькой. Обычно казначеев никто не знал, кроме самого Махно. Все анархистское золото было зарыто в разных местах. Единой централизованной казны, где были бы сосредоточены все ценности, не существовало. Батька сам не верил, что ему удастся долго гулять по Украине. И он старался перестраховаться, закапывая свои сокровища в лесах и нелюдимых хуторах на расстоянии сотен верст.

Махно пригладил длинные волосы и, придвинувшись вплотную к собеседнику, зашептал, словно вокруг них толпились подозрительные люди.

— У меня много толковых хлопцев. Но… — он быстрым движением вытащил из ящика стола вчетверо сложенную желтую бумагу, — …это дельце я все же поручаю тебе, соколик. Честь тебе большая.

В эту минуту батька пришел к окончательному решению: поручить вояж за золотом в Казань Митьке Сабадыреву, который уже проявил большую прыть и ловкость при «экспроприациях» ценностей у беженцев и при нападении на пассажирские поезда. Батька сразу же разглядел в нем бесовскую хитрость и бульдожью хватку. «Да, еще малость подрастет и станет матерым и опасным волчищем, — размышлял он, глядя на Митьку. — Такого, пожалуй, надо будет держать на цепи, как кусачего пса, не то может самого куснуть или смыться с рыжьем». К тому же, как докладывали, уж больно охоч до баб, как январский кобель до сук. А может быть, и так: какая-нибудь опытная рука подведет к нему сучку и этого молодого шального кобелька сманят, как сманивают собачьи воры самых породистых и злых псов-самцов. И переметнется на другую сторону. Вполне. Надо в его команду включить и Тоську. Определенно. В качестве подарка ему. Обрадуется. Это уж точно. Она его буйство обуздает. Заодно и присмотрит за ним. И еще одного человечка надобно к этому делу приставить. Чтоб приглядывали друг за другом.

Такой же принцип был установлен и в командах по «экспроприации» ценностей. Каждый доносил на другого. Да к тому же батька самолично потрошил каждого крупного гуся, пойманного в облавах и засадах. Хотел всегда знать: сколько жертва имела при себе ценностей и сколько группа захвата сдала в казну. И не дай бог, если Махно обнаруживал расхождение.

Сабадырев не однажды отчитывался за свою группу по изъятию ценностей, и каждый раз опасный баланс сходился у него, как у образцового бухгалтера. Махно, однако, не знал, что разок Митьке удалось все-таки схитрить. Один толстосум, задержанный его людьми, выбросил незаметно из кармана в канаву кусок засохшей глины. Но Митька это узрел. Заподозрив неладное, он разломил кусок глины и обнаружил там несколько золотых кулонов с изумрудными камнями. Митька спрятал золотишко у себя на чердаке хаты. Он расценивал это богатство как находку, а не как присвоение.

Глядя на Махно, в нем созрела озорная мысль: «А ты, батька, не такой уж проницательный, оказывается, и тебя можно охмурить, как подержанную деревенскую девку». Тут же Митька испугался: не дай бог Махно заподозрит его! И он изобразил на лице подобострастие.

— Чего глаза блуждают? — мрачно заметил батька.

Митька побледнел, как бумага.

Батька сел за стол и кивнул, чтобы он подошел к нему. Махно еще раз окинул Митьку своим недоверчивым пронзительным взглядом, как будто прикидывал: стоит ему доверить это дело или нет. И глядя в упор, не мигая, разжал губы, словно они у него были омертвевшими:

— А дело, Митрий… — он впервые назвал его по имени, и Сабадырев воспринял это как доброе предзнаменование… — в том, что мои хлопцы, мои сынки, поймали одного жирного казанского гуся, крупного воротилу…

Нервный обруч, стягивавший грудную клетку Митьке и мешавший свободно дышать, вдруг спал; ему стало легче. Слова батьки уже не били молотком по вискам. Он мог их теперь осмысливать.