Сквозь тернии

Я чувствовал запах Эппла. Мои уши слышали, как он поедает пищу; я чувствовал, как его холодный нос прикасается к моей руке — и я заплакал. Я плакал так отчаянно, что мне захотелось сейчас же умереть, чтобы очутиться там, где Эппл. Но Эпплу там тоже не хватает меня. Он должен был показать… должен был показать, что страдает вместе со мной. А он будто нарочно радовался, и был виноват передо мной. Он изменил мне: он позволял бабушке кормить себя. Он сам виноват. И еще Кловер. Повешен на дуплистом дубе.

Какой же я злодей! Какая я дрянь.

Думая об этом, я настолько истощил свои силы, что заснул. Мне снился любящий меня Эппл. Я проснулся, когда было уже почти темно. Сверху вниз на меня, усмехаясь, смотрел Джон Эмос:

— Привет, Барт. Тебе одиноко в стойле Эппла? Джон Эмос не заметил упавшего на него сверху сена, которое повисло у него на усах.

— Джон Эмос, как Малькольм сколотил свое состояние? — спросил я, скорее, чтобы посмотреть, упадет ли сено с его усов, когда он заговорит.

— Он был умнее своих противников.

— А чему сопротивлялись его противники?

— Тому, чтобы он всегда получал то, что хотел. — Сено так и не упало.

— А что он хотел?

— Все. Все, что еще не было его собственностью. А чтобы приобрести то, что не принадлежит тебе, надо быть беспощадным и целеустремленным.

— Что значит беспощадным?

— Сделать все, что возможно, чтобы заполучить то, что хочешь.

— Сделать все?

— Все, — повторил он. — И никогда не жалей тех, кто стоит на твоем пути, попирай их ногами без сомнения, — он пристально взглянул в мои глаза. — Даже если это члены твоей собственной семьи. Потому что и они так же поступят с тобой, если ты встанешь у них на пути. — Тут он хитро улыбнулся. — Ты ведь догадываешься, что рано или поздно твой доктор понемножечку, так что ты и не заметишь, возьмет над тобой полную власть и упечет тебя в больницу. Вот что подготавливают твои родители: хотят избавиться от мальчика, с которым слишком много проблем.

Детские слезы обиды выступили мне на глаза.

— Никогда не показывай своей слабости слезами — это дело женщин, — жестко прищурился на меня Джон Эмос. — Будь тверд, как твой дед, Малькольм. Ты унаследовал много его генов. Если ты и дальше пойдешь по этому пути, ты вскоре станешь таким же властелином, как Малькольм.

— Где ты шлялся, Барт? — напала на меня Эмма, едва я появился. Взгляд ее был все время таким брезгливым, даже когда я только что вымылся. — Я еще никогда в жизни не видела мальчишку, способного запачкаться быстрее. Взгляни только на свою рубашку, на свои штаны, а руки, а лицо! Поросенок, вот ты кто. Что ты там делаешь: купаешься в грязевых ваннах?

Не отвечая, я прошел через холл в ванную. Мама взглянула на меня через дверь, когда я проходил. Она сидела за столом.

— Барт, я искала тебя. Ты исчез на несколько часов. Это мое дело, а не твое.

— Барт! Отвечай же.

— Я гулял.

— Я знаю. Где?

— Возле ограды.

— Что ты там делал?

— Копал.

— Что копал?

— Червей.

— Зачем они тебе?

— На рыбалку. Она вздохнула:

— Уже поздно, и я всегда против того, чтобы ты ходил на рыбалку один. Попроси отца, может быть, он возьмет тебя на рыбалку в субботу.

— Он не возьмет.

— Почему ты так уверен?

— Потому что ему всегда некогда.

— У него будет время.

— Нет. У него никогда не будет времени. Она снова вздохнула:

— Барт, послушай. Он доктор, и у него много пациентов. Они все — больные люди. Ты бы ведь не хотел, чтобы они страдали?

А мне какое дело? Лучше пойду рыбачить. Слишком много в этом мире людей, особенно, женщин. Я сорвался с места и подбежал к ней, зарывшись лицом в ее колени.

— Мама, пожалуйста, выздоравливай поскорее! Я с тобой пойду на рыбалку! Теперь у тебя нет танцев и репетиций, и ты можешь делать все, на что у папы никогда нет времени! Ты теперь сможешь все время, что проводила с Джори в танцах, проводить со мной. Мама, мама, прости меня за все, что я сказал тебе! — Я рыдал у нее на коленях. — Я не могу ненавидеть тебя! Я не хочу, чтобы ты упала и умерла! Просто иногда я становлюсь злым и не могу остановиться. Мама, пожалуйста, прости меня и забудь все, что я сказал.

Ее руки, гладившие мои волосы, были мягкими и успокаивали. Но на мои непокорные волосы не действовали ни щетки, ни лаки, так могли ли их пригладить ее руки? Я глубже уткнулся лицом, воображая, как посмеялся бы надо мной Джон Эмос, если бы увидел это, хотя я сказал ему, что отвечу матери, когда приду домой, и он улыбнулся, довольный тем, что я так похож на Малькольма.

Он бы сказал мне теперь:

— Тебе не следует поступать так. Не надо открывать никому свою душу. Если бы ты был умным малым, ты бы дал ей понять, что у тебя своя жизнь, у нее — своя. А теперь она найдет способ сбить тебя с твоей цели. А наша цель — спасти ее от искушения дьявола, не так ли?

Я поднял голову, чтобы взглянуть в ее прекрасное лицо, и слезы потекли по моему лицу от мысли, что она живет во лжи. Она сменила трех мужей. Джон Эмос сказал мне, что я способствую ее греху, не заботясь о том, грешно или праведно живет моя мать. Я заставлю ее жить праведно. Я заставлю ее оставить всех мужчин, кроме меня.