Сквозь тьму с О. Генри

Огромное тело, жёлтое и иссохшее, отвезли в морг и положили в лохань. Лохань, глубиной в три фута, стояла на цементном полу. Покойника совали туда и засыпали колотым льдом. Тело обычно хранили один день. Если никто из близких не делал на него заявку, доктора производили вскрытие, а потом бренные останки заколачивали в грубый деревянный ящик и опускали в яму на тюремном кладбище.

Большой Джо откинул копыта вечером в субботу. Ночной дежурный по дороге в морг вёз свою каталку мимо почтового отделения и обычно останавливался поболтать со мной и Билли. Мы выглядывали наружу. Иногда на носилках, свесив руки и ноги, лежал один труп. Иногда два. Или даже три.

— На этот раз Большой Джо точно отдал концы, — пропел дежурный и весело покатил дальше.

Да, отношение обитателей тюрьмы к покойникам было ошеломляюще бессердечным. Никакого уважения к умершим узникам, с ними обращались не лучше, чем с дохлыми собаками.

Возвращение Большого Джо с того света вселило в меня чувство нереальности происходящего. Было по-настоящему жутко.

На утро воскресенья, подстрекаемый любопытством, я пошёл в морг. Тот представлял собой тёмный сарай в углу тюремного двора, около котельной. Со мной был охранник. Мы отворили дверь и...

И остолбенели от ужаса при виде отвратительного зрелища: холодная липкая рука покойника дёрнулась и забрызгала нас кровью. У меня возникло такое чувство, будто на шее затянулась удавка. Охранник схватился за мой пояс и застучал зубами. Большого Джо сунули в ту самую лохань для трупов. А он снова «воскрес».

Он проснулся среди ночи и попытался выбраться из ледяной ванны. Его тело перевешивалось через край лохани, голова и руки, длинные, липкие от крови и холодные, лежали на полу. Создавалось впечатление, что он потерял равновесие и упал. Лицо с широко раскрытым ртом было обращено ко входу, и страшные глаза взирали на нас.

Вскоре после двенадцати я пошёл в клуб. Луиза и Портер возились в кухоньке. Луиза щеголял своим фартуком из кухонного полотенца, Портер, одетый, как всегда, в серые тюремные штаны, в качестве украшения нацепил ярко-голубой галстук.

Заведующий вещевым складом частенько делал нам скромные подарки в обмен на те или иные услуги. Например, бельишко мы носили наилучшего качества, а рубашки были безукоризненной белизны. Так что если бы не чёрные полосы на брюках, мы вполне выглядели бы как денди на торжественном приёме. Для Портера это было очень существенно: даже в самые мрачные минуты (а таких в тюрьме для него было предостаточно) он был аккуратен и подтянут.

Эти двое спорили над жарким, как две сварливые старухи. Портер был эпикурейцем, так что споры относительно тех или иных кулинарных тонкостей разражались по поводу и без.

— Да вот, нате, попробуйте же! — Шеф сунул ложку Портеру в зубы.

Портер почмокал, посмаковал, с видом королевского придворного дегустатора сделал многозначительную паузу и выдал вердикт:

— Сельдерея и соли маловато.

Луиза грохнул по столу поваренной книгой:

— Смотрите, я же отмерял три раза!

— Ну и что? Тоже мне доказательство. Вам нужно обзавестись аптекарскими весами, чтобы взвешивать ингредиенты! — Ворчун Портер, кажется, был не в настроении уступать. — Пусть полковник нас рассудит. — Он повернулся ко мне, и ложка выпала из его пальцев. — Боже мой, Эл, что с вами? Вы больны?

Я тогда ничего не сказал. Но когда мы расселись за столом, они с удвоенной силой принялись меня расспрашивать. Пришлось выложить историю Большого Джо. Да и то сказать, я не мог держать её в себе.

Портер вскочил и грохнул стулом о стену. Папаша Карно разразился фонтаном слюны:

— Мы должны написать президенту Соединённых Штатов! — Карно всегда призывал к самой высшей инстанции, на меньшее он не соглашался. — Это же преступление!

Портер вернулся к столу. Приступ ярости, столь нехарактерный для него, уже прошёл.

— Думаю, лето выдастся тёплым, — попытался он сменить тему.

Но Карно не дал себя сбить.

— Мистер Портер, вам следовало бы приложить весь ваш талант писателя и зажечь весь мир рассказом об этом злодеянии. Вы должны написать статью и отправить её в газеты!

Холодное выражение лица Портера могло бы заморозить на месте любого советчика.

— Я вас не понимаю, сэр, — сдержанно ответил он. — Я же не репортёр. Почему я должен принимать на себя какую-либо ответственность? Эта тюрьма с её скрытыми от мира грехами — не моё дело.

Он поднялся и ушёл на кухню. Я двинулся за ним.

— В нашем клубе есть недостойные члены, — сказал он с отвращением. — От них надо бы избавиться.

Это был один из нечастых моментов, когда Билл Портер публично поддался раздражению. Он презирал советы, исходящие из уст таких, как Карно. Он не терпел указаний относительно того, о чём ему писать или не писать. Как сказано в рассказе «Коварство Харгрэйвза»: «Моя жизнь — это моя жизнь. Я беру то, что мне нравится, и возвращаю то, что могу».