Сквозь тьму с О. Генри

Она немножко помолчала, а потом произнесла:

— Не могли бы вы передать ему, что его старуха-мать всё время молится за него? И что я каждый божий вечер прихожу под эти стены — лишь бы быть ближе к моему мальчику?

Бедняга Дик ждал меня в коридоре в этот вечер. Он не произнёс ни слова, только стоял, молчал и смотрел на меня, не отрываясь. Я передал ему слово в слово всё, что она сказала. Поведал, как хорошо она выглядит, красивая пожилая женщина. Что она приходит под стены тюрьмы каждый вечер и молится за него. Он, так ничего и не сказав, пошёл прочь. Четыре раза он возвращался — пытался поблагодарить меня. Наконец, бросил попытки, опустился на пол, закрыл лицо руками и разрыдался.

Всего несколькими месяцами позже меня поймали при попытке к бегству. Дик Прайс попытался взять мою вину на себя и понести наказание вместо меня. Он пошёл к заместителю начальника и поклялся, что это он дал мне напильники. На самом деле их мне передал охранник, но если бы я настучал на него, он получил бы десятку.

Заместитель понял, что Дик врёт. Я сам сказал ему, что парень солгал из благодарности — за то, что я передал письмо его матери. Дик хотел уберечь меня от тяжелейшего труда по контракту в слесарке.

Так что я избавил его от обвинения, но его понизили до четвёртого разряда и надели на ноги кандалы. С этого времени он начал быстро сдавать. Работа в слесарке доконала его. Временами на него находили такие приступы кашля, что потом ему приходилось целый час отлёживаться.

Когда меня перевели в почтовое отделение, я частенько отправлялся навестить Дика. К тому же, у меня и денежки водились, так что мы с ним объедались пирогами и пончиками. Дик рассказывал о колонии для малолетних. От услышанного волосы вставали дыбом. Я чувствовал, как моё сердце наполняется горечью и ненавистью: пацаны одиннадцати-двенадцати лет попадали прямиком в преисподнюю.

Несколько раз я пытался передать старушке ещё одно письмо. Всё время что-то мешало.

Вскоре после того, как меня назначили личным секретарём начальника тюрьмы, судьба, казалось, подкинула Дику шанс. Он оказал государству услугу колоссальной ценности — спас бумаги «Пресс-Пост Паблишинг». Губернатор пообещал ему помилование.

«Пресс-Пост Паблишингу» грозило банкротство. Речь шла об обвинении в подлоге и воровстве в невиданных размерах. Пайщиков ободрали как липку. Они обвиняли во всём директоров, директора обвиняли казначея. Был издан указ об аресте последнего. Он запер сейф и сбежал.

Весь Колумбус[27] на ушах стоял — такой разразился скандал. В него были вовлечены самые видные шишки города. Суду требовалось извлечь бумаги из сейфа. В чью-то светлую голову пришла мысль, что в тюрьме, возможно, сидит какой-нибудь умелец, который мог бы помочь в беде. Начальник был весьма не прочь услужить верхам штата.

— У нас есть парень, который бы справился с этим? — спросил он меня.

Начальник тюрьмы Дарби был поистине благородным человеком. Он намного улучшил жизненные условия в кутузке. Его все любили.

— Да у нас штук сорок таких найдётся. Я и сам не промах. Немного нитроглицерина, и открывается любая комбинация.

— Э, нет, рисковать они не хотят ни в какую. Взрывчатка исключается. Бумаги должны быть извлечены из сейфа в полной сохранности.

Вот тогда я и подумал о Дике Прайсе. Он как-то рассказал мне о своём методе взлома — он его сам изобрёл. Дик мог раскусить любую комбинацию на земле за каких-то десять-пятнадцать секунд. И всё голыми руками. Я слышал об этом от него по крайней мере дюжину раз.

— Смотри, — говорил он, — я стачиваю ногти до мяса. Вот, точу здесь, посередине, пока не добираюсь до самого нерва. Кончики пальцев становятся чертовски чувствительными. Любую трещинку почувствую. Кладу пальцы на циферблат сейфа, другой рукой вращаю рукоятку. Как только большой палец попадает на отметинку, по голому нерву так и шибает. Я останавливаюсь и начинаю все сначала. Ещё ни разу не ошибался.

Интересно, согласится ли Дик провернуть этот трюк ради государственной необходимости?

— Вы не смогли бы выхлопотать для него помилование? — спросил я начальника. Дик, практически, был уже не жилец — чахотка доканывала его.

— Если он это сделает, я небо и землю переверну, но добьюсь!

Я отправился к Дику и сказал, что он может заслужить себе помилование. На его лице вспыхнул румянец надежды.

— Как она обрадуется! Да чёрт меня возьми, Эл, ради тебя я на всё готов!

В этот же день, сразу после полудня, мы трое — Дик, начальник и я (Дик настоял, чтобы я сопровождал их) — отправились в город в закрытом фургоне.

Мы почти не разговаривали. В повозке стояла насторожённая тишина. Начальник места себе не находил, зажёг сигару и так и дал ей сгореть до конца, ни разу не затянувшись — так он нервничал.

Я тоже волновался. А ну как Дик напортачит? Может же так быть, что он забыл своё искусство? Ведь он давно не практиковался. А потом мне пришло в голову — а не преувеличивал ли он свои умения? Шестнадцать лет в тюряге — дело нешуточное, ещё и не у таких мозги съезжали набекрень.