Сквозь тьму с О. Генри

В конце улицы показался полисмен. Салли спряталась за каменной колонной. Полисмен, однако, заметил её, сделал несколько шагов, снова посмотрел в сторону девушки, но пошёл дальше.

«Сейчас здесь никого нет, никого нет, — заклинала Салли. — Боже, сделай так, чтобы он вышел!»

Внушительная фигура прошествовала по коридору. В следующую секунду дверь отворилась, и на пороге появился Филип Остин собственной персоной. Гордый и величественный, он вышагивал, словно принц крови. Точно так же он держал себя и в тот радостный день, когда полным достоинства жестом снял шляпу перед Салли, спускавшейся по ступеням собора. И та же самоуверенная улыбка играла на его губах.

Нервы Салли натянулись и лопнули, как лопается перетянутая струна. Она подбежала к нему — несчастная, потерянная, вне себя от волнения и страданий.

«Фил, ох, Фил, наш ребёнок умер! Ты бросил меня в тюрьму, и он умер! Умер, и рядом с ним не было ни одной родной души! Он умер, потому что ты не захотел о нём позаботиться!»

От горя потеряв всяческое соображение, Салли бросилась Остину в объятия и всё повторяла как заведённая: «Ребёнок умер, умер! Ох, Фил, ребёнок умер!»

Он стремительно вырвался из объятий женщины и грубо схватил её за запястья:

«Нас….ть мне на тебя, ведьма проклятая, на тебя и твоё мерзкое отродье! И хорошо, что оно сдохло! Мне ещё только твоих соплей и слюней не хватало! Проваливай отсюда, и чтобы я тебя больше не видел!»

Его черты исказились холодным, злым презрением, и Остин оттолкнул от себя Салли.

Тихое «ах!», короткая схватка, крик боли, придушенные всхлипы и — автоматический револьвер упёрся стволом в живот Остина.

«Ах нас…ть? О Господи!»

И курок щёлкнул.

— Он смотрел мне прямо в глаза. Он понял, чтó я сделала. Я видела это понимание в его глазах, в них были страх и потрясение. Только одно мгновение он смотрел на меня, а потом мягко осел, словно у него внезапно расплавился позвоночник.

Вскоре улицу заполнила толпа мужчин и женщин. Они наклонялись над распростёртым телом, а когда рассмотрели, что убитый является сыном банкира, все набросились на Салли с кулаками, а один громадного роста мужичище ударил её наотмашь по щеке так, что кожа разорвалась и обнажились зубы.

— Но главное — он понял, чтó я совершила. Я видела это! — Лицо Салли было залито слезами, но в глазах при воспоминании о смерти Остина вспыхнуло торжество. — С меня и этого достаточно. Я довольна. Пусть я проведу остаток своих дней здесь — всё равно, я счастлива.

Судилище заняло всего один день. Присяжные признали её виновной. Ей было девятнадцать лет, и это спасло её от электрического стула.

Салли была южанкой, и в её жилах текла горячая, гордая кровь кентуккийцев. Её рассказ тронул меня больше, чем все другие ужасы, которые мне привелось наблюдать в тюрьме. Мне были вполне понятны истоки её убийственной ярости. Вернувшись в кабинет начальника тюрьмы, я выложил ему всю историю.

— Когда я слышу подобное, мне так и хочется сбежать отсюда подальше. — Позже Дарби действительно подал в отставку — он не мог больше выносить того, что ему приходилось быть палачом. — Но ведь кто-то должен же здесь работать. Надеюсь, что я хорошо делаю своё дело.

Дарби пообещал похлопотать насчёт помилования. И его усилия едва не увенчались успехом — рекомендация начальника тюрьмы дорогого стоила. Но об этом деле прослышали члены семьи убитого. Им показалось мало того горя, что уже принёс их мерзавец-сыночек. Они с жаром принялись всячески поносить и клеветать на Салли и не успокоились до тех пор, пока прошение о помиловании не было отклонено.

Каждый раз, когда я слышал этот голос — эти каскады золотых нот, льющихся с хоров, где стояли заключённые-женщины, — в меня словно вонзались тысячи кинжалов.

Эта история, как мне показалось, была достойна гения Билла Портера. Я всё рассказал ему на следующий же день. Он слушал довольно равнодушно, а когда я закончил, то повернулся к Билли Рейдлеру со словами: «Я там вам коробку сигар принёс».

Я взбесился — как он может быть таким холодным! От злости и унижения я не помнил себя и повернулся к нему спиной. Я хотел, чтобы Портер написал рассказ о Салли — чтобы весь мир содрогнулся, узнав об учинённой над нею несправедливости. А история, видите ли, не произвела на него ни малейшего впечатления. Должно быть, в то время я был сильно склонен к мелодраме и не мог понять истинных мотивов портеровского безразличия.

У него были точные и определённые соображения о том, каким должен быть короткий рассказ. Мы часто обсуждали их. Теперь я склонен думать, что он намеренно отказывался претворять в своём творчестве свои же идеи.