Сквозь толщу лет

Один устроился между туей и кустом лаврового дерева. Место оказалось удачное, паук за все лето не покинет его, хотя чуть не каждый день будет чинить ловчую сеть. Сейчас он замер в центре дрожащей оснастки, которая в неверном луче фонаря кажется сотканной из лунного света.

Другой, невидимый в течение дня, съежившийся в прохладной зелени кипариса, вечером покинул свое убежище, пристроился на конце ветки и отсюда, растопырив все восемь ножек, бросается вниз. Он падает по вертикали, подвешенный на нити, выделяемой его желёзами. Быстрота спуска регулируется пульсацией отверстий, из которых выбегает паутина. Они то расширяются, то смыкаются. И нить с живым грузилом становится столь тонкой, что совсем не видна. Почти над самой землей падение прекращается. Шелковая бобина больше не действует. Паук поворачивает и с неожиданной ловкостью поднимается по нити, которую только что произвел. Поднимаясь, он вновь выделяет нить, но теперь, когда вес паука значения не имеет, она производится по-другому: извлекается из желёз быстрыми движениями задних ножек.

Вернувшись к месту отправления на высоте двух метров, эпейра придерживает сдвоенную нить. Она мягко колеблется в воздухе, пока паук прикрепляет верхний конец к избранной точке и ждет, когда порыв ветра поднимет петлю и приклеит к соседней ветке. Ожидание бывает очень долгим. Но пауку терпения не занимать. Да и что он может поделать?

У Фабра терпения хватило бы, но нет времени. Концом соломины он легко подхватывает парящую в воздухе петлю и прикрепляет к ветке. Сооруженный таким образом воздушный мостик принимается благожелательно, как если б возник сам по себе.

Почувствовав, что нить держится, паук, словно цирковой канатоходец, пробегает по ней из одного конца в другой, наращивая ее диаметр. Нить становится в несколько раз толще обычной паутины в тенетах, которые паук сплетает под ней. Пусть в схватках ночной охоты сеть будет продрана, завтра к вечеру паук ее восстановит. Подвесной же кабель обычно остается цел и только становится крепче с каждым разом, как по нему пробегает паук, занятый починкой сооружения.

Фонарь погашен. Быстро темнеет, теплынь стоит умиротворяющая. В траве под кустами мигают зеленоватые и оранжевые огоньки светляков. Они снова напоминают о себе, эти упавшие с неба капельки луны, а руки до них никак не доходят. Впрочем, кое-что уже известно Фабру: искры недолгого холодного света представляют мягкотелок из отряда жуков. Взрослые, они никакой пищи не принимают: огонек, зажигаемый самкой, не ловушка, не приманка для добычи, а приглашение на свидание, призыв. Кормится это создание только в возрасте личинок. Но как и чем именно?

Дома в центре внимания оказывается Фавье. До сих пор он молча орудовал лопатой, граблями, развозил на тачке перегной из компостной кучи в дальнем углу или так же молча помогал Фабру, зато сейчас вознаграждает себя за молчание.

Признаться, Фабр неравнодушен к старому помощнику. Зимой, когда работа заканчивается пораньше, а вечера так длинны, семья собирается перед очагом, в котором пекутся желуди и каштаны. Фабр попыхивает недокуренной трубкой. Жена с шитьем или вязаньем в руках, вокруг дети. Приходит Фавье, пристраивается на камне, слюнявит конец большого пальца, разминает табак и тоже принимается дымить.

Немало повидал Фавье с солдатским ранцем за спиной, есть что вспомнить. И он ценит внимательных слушателей.

В молодости ему доводилось разбивать походную палатку под звездным небом Африки — в Алжире. Он едал морских ежей в Константине, стрелял от голода скворцов под Севастополем.

Выросший в казарме, он умеет и помолчать, зато рассказывает мастерски. Вспоминает о перевороте, который покончил с империей, или о свирепом капрале, неожиданно подобревшем, когда надо было наливать солдатам по стопке перед тем, как вывести их на улицы, перегороженные баррикадами.

— Поверьте моему слову, мусю Фабр, — прижимает Фавье руку к сердцу, — я не промахивался, потому что целился только в стену ближайшего дома… И все равно мерзко на душе, когда вспоминаешь, что судьба окунула тебя в эту подлость, хотя бы ты в ней и пешка…

Фавье рассказывал не только о батальных трагедиях, но и о казарменных комедиях, о проделках, за которые попадал на гауптвахту, о товарищах по несчастью, о махинациях хитрых каптенармусов, о секретах горнистов и барабанщиков, мастерски воспроизводя своим хриплым голосом старого служаки или двумя скалками на опрокинутой сковородке разные строевые сигналы, маршевые команды…