Сквозь топь и туман

– Если станет больше людей, готовых нам помогать, то скоро справимся с упырями, – продолжала Сенница. – И никто больше не будет плакать от того, что чьего-то сына, брата, жениха или невесту выпьют досуха эти твари.

Привычным движением пальцы скомкали и стиснули ткань платья. Слова слишком глубоко вонзились в неё – до боли царапнули сердце, так, что стало труднее дышать. Сенница внимательно смотрела на Мавну: неспроста сказала именно так, ждала, что теперь Мавна ответит.

– Раско не выпили досуха, – выдавила Мавна. Голос дрожал. – Раско вернётся.

– Да кто ж спорит. Хорошо, коль вернётся. Ты всем поможешь, если сумеешь его вернуть. Так что теперь твой долг – суметь.

Сенница тоже поднялась на ноги, и Мавна запоздало пожалела о том, что не догадалась подать ей руку. Теперь они стояли друг напротив друга, Матушка Сенница смотрела на Мавну, чуть приподняв подбородок – удивительно, роста она была невысокого, но это вовсе не бросалось в глаза.

Тут Мавне вспомнилось кое-что из слов Варде. Прочистив горло, она спросила:

– Что значит «помнящие»? О чём они помнят? Мне такое хозяин шкурки сказал.

Выражение лица Сенницы переменилось: не слишком резко, но всё же заметно. Она сдвинула брови и сжала губы в нитку.

– Голову заморочить тебе решил. А ты и не верь всему, что нежаки плетут.

– Но неспроста же он…

Матушка Сенница подняла ладонь, пресекая разговор. Мавна запнулась на полуслове. Спорить ей не хватило бы ни смелости, ни сил. Бельма тускло сверкнули, как две луны, пальцы легли на дверной засов.

– Спать иди, девка. Я тоже иду. Тебе завтра рано выезжать. Может, успеем свидеться.

Мавна кивнула в безвольном согласии. Сенница, не попрощавшись, открыла дверь и скрылась в своей избе. Ещё немного потоптавшись на крыльце, Мавне пришлось признать: больше с ней никто не будет сегодня разговаривать, утомила своими расспросами.

Что ж, может, пора снова разыскать Варму, попросить прощения за резкие слова и выяснить, пустят ли в ратницу переночевать.

* * *

Илар утёр пот со лба и вышел во двор. В пекарской было жарко натоплено, с самого утра он то доставал из печи дюжины зажаристых караваев, то отправлял туда новые, бледные и мягкие. Утренний поток покупателей иссяк, и можно было воспользоваться передышкой.

Теперь ему ещё больше нравилось месить тесто и заниматься хлебами – даже Айну отпустил домой, отдыхать. Когда руки по локоть опущены в тёплую мякоть теста, а в воздухе парят облачка муки, в голове становится блаженно-пусто, все мысли сосредотачиваются только на хлебе, а чем хуже и злее на душе, тем сильнее можно мять, бить и растягивать – тесто от этого станет только пышнее, зато на сердце будет легче.

День снова не обещал быть солнечным. Небо затянуло привычно-серым, вот-вот закрапает дождь. Илар мрачно взглянул на свои руки, покрытые мукой и тонкой потрескавшейся корочкой из засохшего теста. Эх, не догадался хорошенько вытереть, пока ещё не застыло. Тем не менее он всё равно попробовал оттереть пальцы концом передника. Эти простые и монотонные движения позволяли не погружаться в свои мысли. Сиди себе и делай что-то бестолковое, будто в мире нет ничего важнее…

– Привет.

Илар поднял голову. К нему шла Купава – как всегда свежая, с безупречно-гладкой чёрной косой, переброшенной через плечо. Синее платье она подпоясала коричневым ремешком с цветными бусинами-подвесками, и при ходьбе они едва слышно гремели, ударяясь друг о друга, а подол обвивался вокруг тонких лодыжек. Сдвинув брови, Илар вздохнул:

– Привет.

– Можно?

Купава, не дожидаясь позволения, присела рядом на скамью и поставила на колени корзинку, укрытую тряпицей. Илар чуть отодвинулся.

– Я тут подумала, что ты весь день смотришь на хлеб. – Купава сняла тряпицу с корзины и покосилась на Илара. – Принесла вот. Закоптили окорок, получилось вкусно. Мочёная морошка. И козья простокваша, свежая, только утром сквасила. Держи.

Илар несколько раз моргнул, с трудом понимая, чего она от него хочет. Молча принял из рук Купавы крынку с простоквашей и глотнул.

– Морошки прямо туда добавь. Мне так нравится. – Она подала другую крынку, сняв с горлышка кусочек мешковины, перевязанный бечевой.

– Мавна любила так делать, когда ей было… лет шесть, – пробормотал Илар.

Весь разговор казался ему бессмысленным и глупым, но тоже неплохо отвлекал от других мыслей. Только вот Мавна сама собой вспомнилась, но без грусти, наоборот, от этого воспоминания стало теплее в груди.

– А я до сих пор люблю. – Щёки Купавы чуть порозовели, и Илар задержал на ней взгляд дольше, чем следовало. – Ну как?

– Вкусно. Спасибо.

Купава заулыбалась и разгладила складки платья на коленях.

– Ну вот. А то я сижу и думаю: хлеб, конечно, здорово пахнет, и от тебя тоже пахнет хлебом, но ведь если весь день его нюхать, то…

– Зачем ты пришла?

Купава резко замолчала и повернула лицо к Илару. Сзади неё цвёл белый шиповник, и казалось, будто крупные звёзды пытаются вплестись в её чёрные волосы. Илар допил простоквашу одним долгим глотком и вернул Купаве крынку.