Сквозняк из прошлого

За указателем вдоль тропы тянулись округлые серые валуны с пятнами черного мха и бледно-зеленого лишайника. Он посмотрел на облака, скрывавшие очертания далеких вершин или провисавшие между ними, как лишний жир на теле. Не стоило продолжать это одинокое восхождение. Пролегал ли хоть раз ее путь по этой тропе, отпечатался ли когда-нибудь замысловатый рисунок ее подошв на этой глине? Он осмотрел остатки одинокого пикника – яичную скорлупу, слущенную пальцами другого одинокого туриста, сидевшего здесь несколькими минутами ранее, и смятый пластиковый пакетик, который быстрые движения женских рук когда-то с помощью щипчиков наполнили колечками белых яблок, черным черносливом, орехами, изюмом и липкой мякотью сушеного банана – всем тем, что к этой минуте уже было усвоено. Серость дождя скоро поглотит все вокруг. Он почувствовал первый поцелуй на своей лысине и повернул обратно к лесу и своему вдовству.

Такие дни, как этот, дают зрению передохнуть и предоставляют больше свободы другим органам чувств. Земля и небо утратили все свои краски. Дождь либо шел, либо притворялся, что идет, либо дождя вовсе не было, и все же казалось, что он идет – в том смысле, который только некоторые старые северные диалекты могут выразить изустно или, скорее, не выразить, а как бы отразить призраком звука, издаваемого моросью в мареве благодарных розовых кустов. «Дождь идет в Виттенберге, но не в Виттгенштейне». Темноватая шутка в «Траляциях».

24

Прямое вмешательство в жизнь какой-нибудь персоны не входит в наши намеренья; с другой, траляционно говоря, стороны, судьба человека не является цепью предопределенных звеньев: у некоторых «будущих» событий больше шансов сбыться, чем у других, окей, но все они химеричны, и каждая причинно-следственная серия всегда только дело случая, даже если люнет уже сомкнулся на твоей шее и толпа кретинов затаила дыхание.

Ничего, кроме хаоса, не вышло бы, если бы одни из нас выступали за мистера X., а другие за мисс Джулию Мур, чьи увлечения далекими диктатурами обнаружили свое полное несоответствие интересам ее больного старого поклонника мистера (ныне лорда) X. Самое большее, что мы можем сделать, направляя своего фаворита по наилучшему пути, при обстоятельствах, не влекущих причинения вреда другим, это действовать подобно дуновению ветра и оказывать самое легкое, самое косвенное воздействие – стараясь, к примеру, вызвать сон, который, как мы надеемся, наш любимчик вспомнит как пророческий, если вероятное событие действительно произойдет. На печатной странице слова «вероятное» и «действительно» тоже следует, по крайней мере слегка, выделить курсивом, дабы указать на легкое дуновенье ветра, склоняющего эти образы (в двояком смысле слова – как буквенных знаков, так и персон). В сущности, мы зависим от курсива даже в большей мере, чем авторы детских книг с их лукавой затейливостью.

Человеческую жизнь можно сравнить с персоной, пляшущей вокруг самой себя во множестве форм и обличий: так в нашей первой книжке с картинками спящего мальчугана окружали овощи – зеленый огурец, синий баклажан, красная свекла, Картофель-père, Картофель-fils[44], девчоночного вида спаржа и, о, множество других, их ronde[45] кружится все быстрее и быстрее и постепенно образует из слившихся воедино цветов прозрачное кольцо вокруг мертвой персоны или планеты.

Еще одна вещь, от которой мы должны воздерживаться, – это объяснять необъяснимое. Люди научились жить с черным бременем, громадным ноющим горбом: предположением, что «реальность» может быть всего лишь «иллюзией». Было бы несравнимо ужаснее, если бы само осознание того, что вы сознаете сновидческую природу реальности, тоже было сном, врожденной галлюцинацией! Однако не следует упускать из вида, что не бывает миража без точки схода, точно так же, как не бывает озера без замкнутого круга надежной суши.

Мы показали нашу потребность в кавычках («реальность», «иллюзия»). Воистину, символы, которыми Хью Пёрсон до сих пор усеивает поля корректурных листов, обладают метафизическим или зодиакальным значением! «Прах к праху» (мертвецы смешивают как надо, в этом, по крайней мере, можно не сомневаться).

Пациент одной из психиатрических клиник Хью, плохой человек, но хороший философ, бывший в то время смертельно больным (отвратительная фраза, которую не излечить никакими кавычками), сделал для Хью в его Альбоме Клиник и Тюрем (своего рода дневник, который он вел в те ужасные годы) следующую запись:

Принято считать, что если человек установит факт жизни после смерти, он также разрешит тайну Бытия или окажется на пути к ее решению. Увы, нет никаких оснований полагать, что две эти проблемы пересекаются или сочетаются.

Оставим тему на этой эксцентричной ноте.

25