Сквозняк из прошлого

Всю свою жизнь, и мы рады это отметить, наш Пёрсон испытывал прелюбопытное ощущение (знакомое трем известным теологам и двум второстепенным поэтам), что за его спиной – так сказать, у его плеча – находится незнакомец, который выше, несравнимо мудрее, увереннее, сильнее и лучше в нравственном отношении, чем он. Фактически то был его главный «умбральный спутник» (один клоунский критик сделал R. выволочку за этот эпитет), и если бы при нем не было этой прозрачной тени, мы бы не стали утруждать себя рассказом о нашем дорогом Пёрсоне. Преодолевая короткое расстояние, отделявшее его кресло в холле от очаровательной шеи, пухлых губ, длинных ресниц и скрытых прелестей девушки, Пёрсон чувствовал, как что-то или кто-то предупреждает его, что ему следует немедленно покинуть Витт и отправиться в Верону, Флоренцию, Рим, Таормину, раз Стреза недоступна. Он не внял своей тени и по большому счету, возможно, был прав. Мы полагали, что у него впереди еще несколько лет плотских утех; мы были готовы как по волшебству перенести эту девушку в его постель, но, в конце концов, тут уж ему решать, ему умирать, если ему так хочется.

Mais! (чуть сильнее английского «but» или даже «however»[52]) у нее были для него и хорошие новости. Он ведь хотел перебраться на третий этаж, не так ли? Он может это сделать сегодня же вечером. Дама с собачкой уедет до ужина. Довольно забавная история. Оказалось, что ее муж занимается присмотром за собаками, хозяевам которых нужно отлучиться на время. Наша дама, сама отправляясь в поездки, обычно брала с собой маленького зверька, выбирая какого-нибудь из самых грустных. А сегодня утром позвонил ее муж и сказал, что хозяин собачки вернулся домой раньше и, страшно негодуя, требует своего питомца обратно.

26

Отельный ресторан, мрачноватое, обставленное в деревенском стиле заведение, был почти пуст, но на другой день ожидались два больших семейства, а затем, во второй, более дешевой половине августа, должен был или должен будет (складки грамматических времен сильно путаются, когда речь заходит об этом здании) заструиться довольно милый ручеек немецких туристов. Новая невзрачная девушка в фольклорном костюме, обнажавшем значительную часть ее пышной сливочной груди, заменила младшего из двух официантов, а левый глаз грозного метрдотеля скрывала черная повязка. Нашего Пёрсона должны были переместить в комнату 313 сразу после ужина; он отпраздновал предстоящее событие, выпив свою достаточно разумную дозу спиртного – Кровавый Иван (водка с томатным соком) перед гороховым супом, бутылка рейнского под свинину (выданную за «телячьи котлеты») и двойной бренди к чашке кофе. Мосье Уайльд отвернулся, когда помешанный или одурманенный наркотиком американец проходил мимо его стола.

Комната оказалась именно такой, в какой он хотел бы или когда-то хотел (опять спутанные времена!) ждать ее появления. Кровать в юго-западном углу была аккуратно убрана покрывалом, и горничную, которая должна была или могла бы через некоторое время постучать, чтобы ее постелить, не впустили или не впустили бы – если бы входы и выходы, двери и кровати все еще существовали. На ночном столике рядом с новой пачкой сигарет и дорожными часами лежала красиво завернутая коробка с зеленой фигуркой девушки-лыжницы, просвечивающей сквозь двойную пелену. Прикроватный коврик – преувеличенное полотенце того же бледно-голубого цвета, что и покрывало, – все еще был засунут под ночной столик, но поскольку она заранее отказалась (капризная! чопорная!) остаться у него до рассвета, то она не увидит, она никогда не увидит, как этот коврик исполнит свой долг по приему первых солнечных лучей и первого касания пальцев Хью, заклеенных пластырем. Букет колокольчиков и васильков (их разные оттенки вступали в ссору влюбленных) был поставлен помощником управляющего, уважавшего чувства, или самим Пёрсоном в вазу на комоде рядом с заношенным галстуком последнего, который был третьего оттенка синевы, но из другого материала (сериканет). При должной фокусировке можно было различить энергичное продвижение по внутренностям Пёрсона кашицы из ростков фасоли и картофельного пюре, красочно смешанной с розоватым мясом, и в этом пейзаже со змеями и пещерами виднелись два-три яблочных зернышка – скромные путники, оставшиеся от более ранней трапезы. Сердце у него по форме напоминало слезу и было слишком маленьким для такого детины.

Вернувшись к надлежащему уровню, мы видим черный дождевик Пёрсона на крючке и его угольно-серый пиджак на спинке стула. В северо-восточном углу освещенной лампой комнаты, под карликовым письменным столом со множеством бесполезных ящиков, на дне корзины для бумаг, недавно очищенной лакеем, сохранился обрывок бумажной салфетки и пятно жира. На заднем сиденье «Amilcar’a», которым правит жена собачника, уезжающая обратно в Трюкс, спит маленький шпиц.