Сквозняки закулисья

– Ладно, не мучайся. Знаю, что хороша. Теперь вот и ты это знаешь.

– Почему же я этого не замечал раньше?

– Это ты у меня спрашиваешь?

– У кого же еще?

– Ну ты и пакостник. Я тебе, можно сказать, лучший кусок жизни подарила, а ты, выходит, меня даже и не рассмотрел хорошенько?

– Теперь вот вижу, что ошибался, может…

– Нет, дружочек, можется тебе будет с другими, я – пас. Поиграла уже в эту викторину, не обольщаюсь больше.

– А любовь?

– А плата? Даром только солнце блестит. И то не для всех. За сутки меняется цвет дня. На рассвете и ранним утром – ультрафиолетовые лучи несут комфорт и покой, красные и оранжевые в середине дня побуждают к деятельности, им вторят синие, голубые и желтые. Темно-красные, пурпурные и темно-синие лучи прощаются с нами на вечернем закате, уступая территорию дня ночному покою. – Ирина говорила медлительно, чуть растягивая слова и неотрывно глядя в небо.

– Давно стихи начала писать?

– Не льсти. – Она лучезарно улыбнулась и взяла его под руку. – Лучше прибавь шаг, а то мне еще к массажистке успеть надо.

Павел неожиданно для себя ощутил юношескую неуверенность от острого чувства, вызванного близостью ее тела. И испугался, что она это заметит. Но Ирина ничего не заметила, хотя кто ее теперь поймет. Во всяком случае, Павлу сейчас было не до рассуждений. Он с облегчением выдохнул, когда она подвела его в невзрачной двери небольшого особняка и нажала на кнопку звонка.

– Что там внутри? – Павел недоверчиво провел рукой по облезлой штукатурке.

– «Там внутри» – пьеса Метерлинка, если ты помнишь.

Дверь распахнулась тотчас, словно их ждали. Молчаливый почтительный швейцар повел их за собой. К изумлению Павла, внутри обстановка сильно отличалась от наружного вида, – мягкий приглушенный свет, перебирающий клавиши рояля музыкант на небольшой эстраде.

– Ирина Анатольевна, – перед их столиком возник вышколенный официант в белом смокинге, – посмотрите карту вин, у нас сегодня много интересного. – Ирина открыла узкую книжицу и тотчас ахнула.

– Не может быть!?

– Мы вас еще никогда не обманывали.

– Не томи, неси.

Павел еще не успел перевести дух, а официант уже торжественно водрузил темную пузатую бутылку на стол. Ирина принялась недоверчиво изучать этикетку. На лице официанта мелькнула улыбка и тут же погасла – служба. Павел посочувствовал ему внутренне – приходится бедному пресмыкаться. Если бы он догадывался, в какой сумме выражается эта служба… Тем временем, жена закончила изучение этикетки и озадачилась выбором закусок. Обедали они молча, наслаждаясь едой и вином.

После обильного и качественного стола Павел чувствовал себя обалдевшим. Приятная сытость настроила на миролюбие.

– Ты ничего не рассказала о теще. Как поживает моя драгоценная Любовь Степановна?

– Твоими молитвами, – усмехнулась Ирина. – С чего это ты? Лучше про сына спроси.

– И про сына спрошу.

– Знаешь, как ни странно, она тебе привет передавала.

– А чего же ты его не донесла?

– Вот теперь доношу. А вообще, после того, как она отпраздновала твою выбраковку, у нас с ней мир. Я ее не огорчаю, а она занимается Колькой. Да еще я постаралась направить ее кипучую энергию на борьбу с разного рода слесарями и водопроводчиками. Очень эффективно получается.

– Должен тебе признаться, что она во многом была права, это я только теперь понимаю, во всяком случае, когда-то под ее метким глазом мне приходилось все время держать форму.

– То-то я смотрю, распустился.

– Это ты меня перекормила.

– Еще бы! На халяву…

– Не обижай, мне и так дурно.

– Есть надо меньше.

– Завтра стану есть меньше. Веришь?

– Верю.

– А сегодня еще немного поем, ладно? Вкусно очень.

– Точно пес подзаборный, – без меры и впрок. Остановись, Павлуша, отдохни, мы еще часок тут посидим, потом с остальным расправишься. Я хотела с тобой серьезно о Кольке поговорить. Мне кажется, что он все время чего-то боится.

– Ты его наказываешь?

– Нет. Ни я, ни мама. Помнишь, как он плакал в детском садике?

– Все дети плачут и не хотят ходить в садик, потому что боятся, что их там оставят, но потом они вырастают.

– В том-то и дело, что они вырастают, а страх остается. Мне кажется, что у него отсутствует чувство безопасности.

– Не отпускай его одного на улицу.

– Ему уже 10 лет, в клетке не запрешь. А кроме того, он смотрит телевизор.

– И от этого пугается? Не смеши меня, пожалуйста. – Павел раздраженно откинулся на высокую спинку стула.

– А ты сам давно смотрел телевизор?

– Да я… – Павел осекся. Он вдруг понял, что никак не может назвать себя телевизионным зрителем. Он создатель разного рода телевизионных продуктов. И только.

– Вот-вот. Посмотришь ваши новости…

– Наши новости.

– Нет, родной, ваши. И где только вы их берете – эти новости? Что ни день – ужас, сплошные убийства, кровь, насилие…

– Я рекламу делаю, – он попробовал оправдаться.

– Очень интересно, а главное поучительно, в 10 лет познакомиться с проблемой женских прокладок. Ты хотя бы понимаешь, во что превращаются наши дети?

– И во всем виновато телевидение?