Слабак

Вскоре мы занялись любовью – решительно и немного неловко: под шарфами с нарисованными огурцами (свисавшими, как флаги, с потолка из цементных блоков).

«Дафни слишком долговязая для меня», – мелькнуло в голове.

Её кости торчали. Она была угловатой. Казалось, что её «слишком много», чтобы я смог справиться с этими длинными ногами и выпирающими бёдрами. А также с её «взглядами украдкой»; её мыслями о мальчиках и о том, как ими можно манипулировать; перводвигателем и её отцом с избытком матрасов. Да ещё со школой, куда она ходила все эти годы. В Дафни чувствовалось слишком много жизни, чтобы я мог обхватить её руками, недостаточно длинными для подобной цели.

Уже потом я понял, что это не она была слишком большой для меня, а я был слишком мал для неё. Моё тело не могло вместить её всю – и в моих мыслях не находилось достаточно места для всего объёма её столь разноплановой личности. Хотя она, казалось, вовсе не замечала моей неполноценности.

Когда я лежал рядом с ней на боку, она положила свою руку мне на бедро, а затем несколько рассеянно погладила по спине. Её телесная щедрость переполняла меня. Я почувствовал, что просто обязан сейчас что-то сказать. Должен поблагодарить или нежно коснуться её волос. Но всё, что я смог сделать, – лишь приготовиться к чему-то болезненному (как будто я снова стал ребёнком в приёмной врача, понимавшим, что его привели на укол). Тишина затянулась и словно повисла в воздухе. Она давила на стены и окна, как система низкого давления. Мне хотелось исчезнуть, но я всё ещё находился там, ощущая себя брошенным.

По сравнению с Ингрид (и особенно – с Натали!) Дафни казалась простушкой. Она не укладывала волосы и не красилась тушью. В ней не чувствовалось праздной лести. А без этих слишком соблазнительных внешних атрибутов она казалась безликой.

Да, хотелось, чтобы любовь стала взаимной, бесстрашной, радостной – но в то же время неповторимой для меня. Я представлял, как новое чувство наполняет меня, привнося вожделенную «земную тяжесть», которой так не хватало. Эта любовь могла бы связать воедино распущенные мотки моих мышц и нервов – натянуть их настолько, чтобы я стал выше. Хотя, когда Дафни сама предложила нечто подобное, эта идея мне вдруг показалась чуждой. Увидев выражение естественного желания, я захотел убежать – или от Дафни, или от себя.

– Думаю, мне нужно идти, – сумел выдавить я.

– Но почему? Ты не можешь уйти прямо сейчас, – умоляюще произнесла она. – Пожалуйста, останься со мной.

– Нет, я должен: не могу остаться. Но это не твоя вина.

Я поднялся с матраса, который она переложила с каркаса кровати на пол, сел на деревянный стул и, словно в трансе, надел брюки. Я велел себе продолжать двигаться: «Не останавливайся, иначе рухнешь!»

Она наблюдала за мной, обиженная и озадаченная. Надев куртку, я посмотрел на неё и подумал, что сейчас развалюсь на кусочки. Но вместо этого заставил себя выйти.

Идя по дорожке к своему общежитию, я чувствовал, что меня переполняет всё то, что не смог сделать и сказать. В тот момент я словно и не был человеком. Поэтому и не мог быть благодарен Дафни за доброту и нежность. Интроспекция стала жестокой, здесь было не до заботы о себе. Если и чувствовал к Дафни какую-то теплоту, то не мог выразить её или даже обнаружить. Груз собственной неадекватности стал бременем, давившим на меня с такой силой, что я едва мог волочить ноги.

Открыв дверь в свою комнату, я сразу пошёл к кровати и лёг, даже не сняв пальто. Потом протянул руки к окну, находящемуся позади. На подоконнике стояло много книг из предстоящей учебной программы. Я взял первую попавшуюся под руку и положил её на грудь. Это оказалась Библия. До этого я читал лишь небольшие фрагменты, поэтому в этот раз открыл её наугад. Псалмы. Провёл пальцем по семнадцати строкам первой главы и произвольно остановился на четырнадцатой, которая гласила: «Для меня мой милый – соцветье хны в виноградниках Эн-Гéди». Нежность из этих строк, казалось, настолько отсутствовала во мне, что книга выскользнула из рук.

Отец пытался помочь мне стать таким мужчиной, какой соответствовал бы его представлениям. Но тому мужчине, которым я стал сейчас, казалось, катастрофически не хватало жизненно важных эмоциональных компонентов. У меня не получалось говорить прямо. Я не знал, как выразить самое простое чувство, и не мог почувствовать в себе никаких эмоций. Вместо этого во мне была масса сомнений и странных теорий, сквозь которые я больше ничего вокруг не видел. Отец организовал моё знакомство с сексом – но с сексом, отделённым от эмоций: приятным, но пустым. Я, по сути, был не доросшим до «взрослости» мальчиком.

Внезапно захотелось заставить себя вернуться в комнату Дафни и объяснить ей, почему всё так произошло. Но я знал, что не смогу.