Слабое свечение неба

Константин с трудом глотал застрявшую в горле слюну, бережно принимал из черных ладоней Мызы карандашный рисунок ажурной часовни на пожелтевшем блокнотном листке.

— Некогда мне, товарищ капитан, — Михаил все же тихонько выбрался на башню, отвернулся, скомандовал в остывшее нутро танка, — Рома, давай с зарядами четко, как говорили. Порядок будет — фугас, подкалиберный, фугас. И не забывай наблюдение, тепловой визор тебе на что? Серега, и ты будь готов! Светать, кажись, начинает.

— Я на два слова, земляк. Мне бежать уже надо. Насилу с «Метисом» разобрался. Если б не ухарь этот контуженный — трудно бы понять. Ты это… Ты не думай ничего такого. Конечно, помню твою жену. Ну, то есть — видел ее, в отделе. По делам там, приходила вроде, в ПДН… Как не помнить? Город-то у нас — маленький, сам знаешь…

Аронов молчал, хотелось в темноте увидеть лицо капитана, да тому везло — ночь еще глуха. Обиды Михаил совершенно не чувствовал, даже мстительно не радовался, что Зорину тяжело подбирать ненужные, глупые слова, наоборот — чувствовал себя неловко, стыдно за него, хотел помочь — а непонятно, как?..

— Завтра, да сегодня уж, чего там — пять утра — бой будет. Вроде как помирать придется. Не хочу я так, не по-людски вроде. Ты прости меня, ну? Прости, сержант. Да она тебя только и любит, точно говорю. Детки вон у вас какие. Прощаешь? Не молчи, скажи, что? Ну, хочешь, дай в морду мне, а хочешь — стреляй, и все тут. Отойдем, вон, в овраг подальше… Виноват я, забава была. Подыхать с этим не хочу, Миша…

Михаилу представилась Галя, которой крепко нравился этот хамоватый капитан, пренебрегавший ею, любивший между прочим, невзаправду. А вот она, похоже, любила его по-настоящему. Пожалуй, он — ничего, злой, наглый, но настоящий. От этого уже не слишком больно, или еще больнее?..

— Давай условимся, Виктор, — Михаил в темноте легонько сжал плечо капитана, — Мы с тобой земляки. Твоих родных лично не знаю, а ты моих, так вышло, — видал. Как судьба решит нынче, а только кто вернется — память другого не забывать, близким все доложить. Отдельно попрошу — трое у меня деток, знаешь. Ты уж не оставь. Чем сможешь — помоги.

— Вернемся домой, Миша. Вернемся вместе, обязательно, — Зорин во мраке приобнял танкиста, в сердцах хотел сказать еще что-то, важное, искреннее, но не нашелся, наощупь, подсвеченный только звездами, побрел к реке, на свою позицию.

— Матвей, парень, отдал бы мне свой автомат? — без надежды предложил Савельев, перегружая в котомочку пацаненка тушенку с гречневой кашей, пачку печенья, крошечную банку джема и хрустящую старостью, видавшую виду пластиковую бутылку с водой, — Сам посуди, тебе сестренку надо сберечь. А огонь откроешь — фашисты вас и положат на месте. Так еще, может, не побьют, либо убежите. С автоматом-то, — Савельев тихонько усмехнулся, легонько щелкнул паренька по замерзшему носу, — С «калашом» — точно не отступишь, а? Вот я и говорю…

— Не отдам, и не проси, дядя Жора, — вздохнул Матвей, на всякий случай перекинув оружие на худую спину, — А стрелять не стану первый, точно. Только если сами наскочут. Чего я, глупой, што ли?

— Ты вот что, Мотька, — увещевал Савельев, озабоченно, уже наспех маскируя ивовыми прутьями и колтунами сухой травы лаз в их земляную нору на обратном склоне овражной бурой трещины, — Твое главное дело — сестру до наших доставить. Не вздумай проверять — как, мол, там бой идет? Только стихнет, а лучше — к сумеркам завтрашним, если никто из нас не явится — двигай прямо туда! — махнул рукой на восток, в скованные предутренним заморозком поля, — Это твоя боевая задача и мой приказ. Понял ли?

— Ясно, — сморкался в озябшую ладонь мальчик, вытирал пятерню колючим сеном, — Дядя Жора, а какое у тебя звание? Раз ты всеми командуешь. Секрет если — не говори. Ты десантник, да? Или спецназовец?

— Я-то? — Савельев хмыкнул было, хотел отшутиться, на мгновение задумался, пристроил поудобнее в детском блиндажике свое ноющее, замерзшее тело, — Да не, Мотя. Я — бродяга, человек, который ходит по земле, встречает людей разных, запоминает все вокруг… А потом — следующим встречным — рассказывает сказки. Про тех, кого видал раньше, какая жизнь бывает, и сколько вокруг хорошего и интересного…

— А про меня? — мальчик вылез из норы ближе к выходу, хотел заглянуть Савельеву в глаза, искал в темноте его руку маленькими ледяными пальцами, — Про меня — что расскажешь?

— Ну, если придется — расскажу про твое смелое сердце, как охранял маму и сестренку, как терпел невзгоды и горе свое не показывал, как не боялся и наравне с солдатами защищал Родину. Только, наверное, завтра будет твоя очередь становиться рассказчиком, вместо меня. Я уж на этой земле слишком много выведал, пора в другое место собираться. Да что ты ревешь, глупый парень? Брось это дело — сестра увидит, нехорошо. Мы ж с тобой — мужики…