Слабое свечение неба

— Ночью Мыза поставит растяжки на нашем берегу. Так что у кого избыток гранат — сразу сдавайте мне. По одной оставьте и хватит вам для героизма. Заграждения сделаем вот так и так — останется им идти только по дороге с переправы, прямо наверх, к этим вон кустам. Огонь открываю я первый. Бью офицера, когда они реку уже перейдут. Дальше включается Мыза, работает подствольником, автоматным огнем. Они пытаются рассыпаться, попадают на наши растяжки. В идеале — положить максимум. Виктор, ты с ПТРК сидишь тихо, не участвуешь. А бойца своего, Костю — Мызе отдашь. Они вдвоем по пехоте долбят. И патроны — беречь. Не густо.

— А мы? С «Утеса» бы хорошо, с бугорка, переправу всю накрыть. Никто б не ушел, — танкист в темноте блестел глазами, понимал — глупость сказал, но хотелось, чтоб танк подсобил, показал себя снова.

— А вы, — терпеливо вздохнул Савельев, — с места даже, где сейчас стоите, не трогайтесь. И машину не заводить. Я слыхал — с пуском у «восьмидесятки» — порядок, не подводит, и прогрев не нужен? Ну и отлично. Запустишь двигатель по моей команде, когда пехоту уничтожим. Тебе отсюда, из балки, будет ни черта не видно, так что жди, крикну в рацию. И тогда уже — дуй на горку и сражайся с техникой. Да ты услышишь — первый отработает капитан с «Метиса». Не перебивай, пожалуйста, спутаемся сейчас.

Аронов поднял примирительно ладони, слушал дальше.

— Первым по технике открывает огонь Зорин. Выбираешь заднюю цель, пропустив первые две или три на понтоны. Уничтожаешь желательно на самой переправе, дальше работаешь по головной, ну, что тебя учить? Кстати, ты стрелял с него когда-то? Там ведь дело сложное, наведение маховичками…

— Стрелял, — не слишком уверенно проговорил Виктор, проклиная себя — зачем наврал-то? Тут погуглить не удастся. Ну, на тубусах с ракетами бумажки приклеены, и на станине. Да и сделано должно быть просто, чтобы солдаты-срочники пальнуть могли.

— Ну, тогда, значит, справишься. Сейчас начнем размещаться, Мыза подойдет, поможет. Да, если ты что забыл — он в батальоне у нас оружейником числится, ПТУРы любые знает, подскажет, — вздохнул Савельев, сделав вид, что по голосу не понял — соврал капитан.

Они быстренько перекурили в кулаки, чуть размяли затекшие ноги, и Георгий продолжил:

— Танку вашему, Михаил, стоять до самой атаки без движения. Хорошо, ночь холодная, остыл он быстро, да еще дождик с вечера лил. Я вообще думаю, с того берега на наш сейчас тепловизорами смотрят плотно. Еще, может, высотный дрон висит с тепловой камерой, хотя навряд ли. Уже бы кинули с гаубицы. Так вот — стоите, пока нас с переправы не сгонят. Ждете моего сигнала. Если команды нет — после двух пусков ПТУРа начинаете движение к переправе. На горбыль у воды не въезжать! Остановитесь на обратном скате дороги, метров за триста, ждите. Если нас размолотили — выскочат прямо на тебя их броня и пехота. Ни в коем разе на берег не выезжай!!! С той стороны наверняка будут расчеты с «Джавелинами», сожгут в миг. Ясно, Миша?

— Так точно, — вздохнул Аронов, — хороша ж моя роль — подождать, пока вас перебьют, а потом тут в засаде нациков встречать. А кстати, куда пленных-то денем?

— Я их охранять от бандеровских пуль не нанимался, — пожал плечами Савельев, — На общих условиях будут судьбу испытывать. В кусты подальше отведу, там примотаю к дереву. Есть вопросы, парни? Давайте за дело, времени мало. Вот тебе, Миша, рация. Заряд есть, я запасную батарею воткнул. Капитан, тебе, прости, нету… Если будет тихо — в шесть утра сбор здесь же. А пока — готовимся, братья…

Чем больше темнело небо, наливаясь чернильной бездонной пустотой, — тем больше в нем становилось рассыпанных осколков, острых, колючих звезд. Савельеву с детства казалось, что они сердиты и холодны.

— Ну, а ты что скажешь, дядя? Как, бишь, звать-то? Что такое звезды, как мозгуешь? — Георгий подергал веревки на лодыжках и запястьях азовца, задумчиво покумекал — может примотать его тоже, как молодого нацика, руки назад, да к березе? Выберется, дед, не ровен час, и с тылу устроит нападение.

— Та то ж ангелы оттуда глядят, окна в небе… А звать меня Федором. Федор Палыч, так значит. Шо ж ты нас близко посадил как, верная смерть ведь. Отвел бы подальше, командир. Положат, как пить дать.

— Ну и положат — так твои же, фашисты. Не обидно. Не все ж им баб да детей крошить? Некогда мне вас прятать. Ты лучше за волчонком своим смотри. За вами сзади еще один пикет, и боец специально глядеть поставлен, во-о-он с того дерева. Не дурите тут, и останетесь живы.

Пожилой покрутил головой, цикнул щекой недоверчиво. Молодой скрипел в темноте зубами, ерзал по траве, будто силился ослабить шнур, стягивающий колени и локти, притянувший тело к древесному стволу.

— А ну, утухни, фашист, — шикнул на него в темноту Савельев, — Тут желающих тебя порешить — уйма. Не шурши там, придурок. Слышь, Федор, Палыч, — сам ему скажи. Не то щас под задницу гранату без чеки подсуну. Чтоб сидел смирно.

— Пэрестань, Кирило! Пристукнут воны нас.

Савельев сел на корточки, достал бутылку с водой, поил деда, перед тем как уйти.