Слабости сильной женщины

– Ничего. По-моему, ты отдохнула, правда?

– Конечно! – воскликнула она, садясь на кровати и сбрасывая одеяло, которым были укрыты ее ноги. – Я и представить не могла, что можно так отдохнуть – в одежде, и даже не приняв душ.

Лера тут же осеклась. Она понимала, что ее сон был так безмятежен, потому что она спала на Митином плече. И, чтобы переменить тему, она сказала:

– Но как же здесь холодно, я только сейчас почувствовала!

– Да ведь зимой по всей Венеции так, – ответил Митя. – Разве ты не знала?

– Нет, – покачала головой Лера. – Я только летом здесь была.

Он ждал внизу, пока она спустится в вестибюль. Только теперь, при свете дня, Лера разглядела, что отель, в котором они так неожиданно оказались ночью, – из самых изысканных маленьких отелей, овеянных особым очарованием венецианской старины. Тусклое поблескивание старинной бронзы, винный бархат кресел, запах дорогих духов, – все это свидетельствовало именно об изысканности и отеля, и людей, которые в нем жили.

Они оставили сумки у портье, чтобы не таскать их с собой по городу, и вышли на узкую улочку.

– Куда мы пойдем? – спросила Лера.

– Куда хочешь.

– Знаешь, я, кажется, никуда не хочу, – вдруг ответила она.

Лера только сейчас почувствовала, что это так. Все ее поездки последних лет были деловыми поездками, и сейчас она вдруг поняла, что больше не хочет ничего осматривать – ни церкви, ни галереи – ничего! Это было так странно… Здесь, в чудесном этом городе, было все, к чему она так рвалась. В Палаццо Дукале был «Рай» Тинторетто, о котором она столько читала, о котором когда-то хотела написать и перед которым стояла не меньше часа, когда увидела впервые. И сияющая белым мрамором церковь Марии делла Салуте, и мост Риальто, и бесчисленные ангелы в маленьких двориках… Здесь было все, что никогда не может надоесть, – все смотрелось в эту вечную воду.

Но сейчас Лера не чувствовала нетерпеливой, счастливой тяги к загадочной венецианской красоте – и не понимала, почему. Она едва не заплакала, когда поняла, что ей никуда не хочется идти в Венеции…

– Тогда пойдем завтракать на Сан-Марко, – сказал Митя.

«Если бы я могла различать цвета, – думала Лера, идя рядом с Митей по площади Сан-Марко к „Флориану“. – Если бы цвета не исчезли – может быть, все было бы совсем по-другому…»

Они сели за белый столик прямо на улице, под аркадой; пар вился тонкими струйками на кофейными чашками. Лера действительно не различала цветов, хотя видела их вполне отчетливо и могла назвать, просто перечислить. Она и сама не понимала, как это может сочетаться.

И вдруг она подумала – мгновенно, без всякой связи с Венецией и с этой площадью: а ведь Митя ехал вчера в таком же, как она, поезде, похожем на подмосковную электричку, и те же шесть часов разделяли Рим и Венецию… И о чем думал он, что чувствовал в это бесконечное время?

Лера хотела спросить об этом и уже подняла на него глаза – и тут же ей расхотелось спрашивать. Митя смотрел на нее сквозь синюю пелену сигаретного дыма – и то же чувство, что в минуту пробуждения на его плече, охватило ее. Он снова показался ей незнакомым, другим – человеком, которого она совсем не знала…

Они молчали, глядя друг на друга, и здания площади Сан-Марко обступали их, словно отгораживая от всего мира.

– Ты должен вернуться в Вену, Митя? – спросила Лера.

– Да. У меня еще один концерт будет в Мюзикферайне, перед ним репетиции.

– А оперы? Ты все время говоришь только о концертах…

– Да, – снова кивнул Митя. – Мне сейчас не хочется оперной музыки, я сам не понимаю, почему. То есть понимаю, конечно…

– Но мне не можешь объяснить, – закончила Лера.

Митя улыбнулся.

– Я что-то не помню, чтобы тебя это когда-нибудь интересовало. Ну, коротко говоря: музыка пересиливает, я не могу ввести ее в рамки другого искусства. И от оперы остаются одни декорации, которые мне не нужны. Это пройдет, наверное, но пока это так. И может быть, это даже к лучшему. Ставить в чужих театрах – неблагодарное дело, а свой театр… Ведь это даже не свой оркестр. По-моему, это не слишком реально.

– А почему ты не хотел мне об этом говорить? – снова спросила Лера. – Ты думаешь, я стала… глупее, или бесчувственнее? И не пойму?..

– Нет. Но я думал, что тебе не может быть интересно чувство, обращенное не в живой поступок, а в звук, в движение руки. Разве не так?

– Дело не в этом, – покачала головой Лера.

Теперь уже она не могла ему объяснить, в чем же дело. Дело было в том, что он сидел перед ней, смотрел ей в глаза, и она понять не могла, исчезает весь остальной мир или наоборот – проясняется; но что-то происходило с миром и с нею…

– А в Москву? – осторожно спросила Лера. – В Москву ты теперь не скоро вернешься?

Митя молчал, и Лера не решилась переспрашивать.