Сладкая месть

Кристина напоминала высушенный, измученный голодом труп! С ней никто не занимался! Скоты, видимо, ждали, когда она побыстрее счахнет, чтобы меньше париться.

Малышка даже ходила под себя…

Это было настолько больно! Настолько невыносимо… Что я едва сдержался, чтобы не прибить каждого таракана в этой гнилой дыре, которую называли «реабилитационным центром для людей с ограниченными возможностями и различными патологиями».

В двадцать два года я украл Кристину из этого Ада для несчастных калек.

Снял квартиру, заплатил сиделке. Начал сам выхаживать и заботиться, как о родной дочери. Малышка делала колоссальные успехи! Она начала меня узнавать. Она начала улыбаться, всякий раз, когда я приезжал, чтобы навестить бедняжку. Перед арестом, я хотел познакомить её со… со своей девушкой.

Кристина продолжала творить чудеса: начала произносить слова по слогам, шевелила руками и ногами, сжимала ладони в кулаки, даже ерзала в коляске.

А я не мог нарадоваться. Мне казалось, что, если я отправлю её заграницу, малышка поправится и заживет обычной жизнью, как обычный человек.

А не как безжизненное растение.

Если бы…

Если бы я не повёл себя как кретин, добровольно открыв грудь нараспашку палачу, по имени Соня, что вонзила в сердце огромный острый кол, пропитанный цианидом.

* * *

Не зря мрази суетились. Когда я ворвался в палату, нянечки пытались выкатить коляску в коридор, чтобы перевести сестру в другую палату, потому что в этой воняло так, что хотелось блевать и стонать от ужаса!

Вот суки!

Самые настоящие конченые суки!

Их даже людьми нельзя было назвать.

— Отошли от неё! Урою! Глотки разорву! Пошли прочь! Гниды…

Я старался не кричать, старался держать кулаки на расстоянии, естественно, чтобы не напугать сестру.

Когда черви расползлись кто куда, упал перед малышкой на колени и руки её в свои взял. Обернул, поцеловал каждый пальчик. Худенькие такие, бледные. Как и сама она. Моя сестричка. Родная моя. Как же я сильно скучал!

День ото дня, я молился небесам, чтобы она была жива, чтобы с ней ничего плохого не случилось.

— Крис! Маленькая… Помнишь меня?

Молчит. Ноль эмоций.

Ей уже двадцать. Но для меня она по-прежнему маленькая.

В тусклых, измученных болью глазах, появился едва уловимый блеск.

И мне кажется, что она поняла, кто я. А может вспомнила на бессознательном уровне. Вспомнила, что я её брат. Что я на руках её носил, кормил, играл с ней когда-то давным-давно.

Или мне просто этого очень хотелось. Чтобы она так думала.

Кристина продолжала сидеть неподвижно, словно статуя. Она смотрела на меня, но не моргала. Холодная, черствая, как кусок льда. Мертвая. Кукла.

— Крис, мне так жаль, — руки её целую, а они такие холодные, да и она словно неживая, — Но нам снова придётся вернуться туда… где начались наши кошмары. Прости. Я бы с удовольствием купил для тебя дом. Хер с ним! Даже бы остров купил! Клинику целую! Чтобы ты стала такой же, как все… Но мы сейчас на мели. Папочка все спустил на мою свободу. Но! Очень скоро я выставлю особняк на торги и попробую найти хорошую работу. Да, девочка. С грабежом я, естественно, завязал. Так как не вынесу тех дьявольских мук, если снова облажаюсь, если снова посмею тебя потерять.

На руки её подхватил и на улицу вынес, чувствуя, как по щеке скользит слеза.

Потому что больно! До безумия больно видеть весь этот мерзкий кошмар. И понимать… что всё могло бы быть иначе.

Сколько времени мы потеряли?

Кристина уже давно смогла бы встать на ноги, смогла бы говорить и самостоятельно держать в руках ложку.

— Они ответят за всё. — Шепчу на ухо, прижимая к груди холодное, хрупкое тельце, — Обещаю, родная. — И с острой болью в сердце целую в макушку.

Глава 18

Когда он, застегнув ремень на брюках, окинув меня брезгливым взглядом, направился к двери, я бросилась к журнальному столику, схватила стоящую на нем вазу и, выгорая от бешенства, со всей злости бросила в спину подонку.

Поздно.

Со характерным звоном она ударилась о деревянную поверхность двери, разлетевшись на сотню крупных осколков. А он… он испарился. Я услышала лишь ненавистный щелчок замка. И теперь… осталась абсолютно одна.

Разбитая, истерзанная, униженная.

Проигравшая.

Одна. Брошенная. И запертая в темноте.

Но мне не хотелось так просто сдаваться. Тем более, если монстр был не прав. И вины в наших бедах было пятьдесят на пятьдесят. Поэтому, стоило только Давиду удалиться прочь, я тотчас же бросилась искать запасной выход и возможные способы спасения. Комната хоть и выглядела просторной, но была темной. Нет не темной… а до удушья мрачной, в которой находилось всего лишь две двери.

Одна — выход. А вторая… ванная комната.

Беззвучно рыдая, я бросилась под холодную воду в душевой кабинке, и с ненавистью принялась драть кожу мочалкой. Когда на раны, оставленные зверством Давида, попадала вода, меня сразу бросало в озноб от боли. Но эта боль, по сравнению с болью ментальной, была пустяковой ерундой.

Одержимый нелюдь!

Он брал и насиловал моё тело несколько раз подряд. Не давая отдышаться, не давая опомниться, чтобы приготовиться к новым мукам.