Сладкая отрава (СИ)

По моим подсчетам, это должно было произойти на днях, и, быть может, в письме, которое сейчас лежит в моей куртке, есть пара слов о малыше? Поднимаю голову вверх, открыв рот, и захлебываю немного воды: полощу полость рта и сплевываю. Прикрыв глаза, замираю и позволяю тяжелым струям массировать тело.

Я много думал о том, что чувствую сейчас к Сойке.

Жалость. И нежность.

Теперь, когда мы не видимся уже столько времени, страсти в моей душе улеглись. Приступы плохих воспоминаний все еще случаются, но я через силу убеждаю себя, что все ложь. Да уже и все равно – смысл любить или ненавидеть ту, с которой больше никогда не встретишься?

Осталась только жалость к ее жестокой судьбе. И странная, непобедимая нежность к Китнисс, как к матери моего ребенка.

Как он там? Уже родился? Или все еще нежится в животе у Сойки?

Китнисс будет хорошей матерью, я уверен. То, как она защищала Прим, наглядное тому подтверждение. Сойка не бросит своего птенца, даже если его отец ненавистный пересмешник.

Ненавистный ли? «Моя фамилия Мелларк», – заявила Китнисс в день казни. Мне, вероятно, показалось, может, я принял желаемое за действительное, но в голосе Сойки звучала гордость?

Она спасла мне жизнь. Снова.

Несмотря на всю ту боль, что я ей причинил.

Резко выключаю воду и провожу рукой по волосам.

Может, она меня и не ненавидит.

Может, для меня и нашлось маленькое место в ее сердце.

Может, может, может…

Какая разница теперь уже? Мы никогда не увидимся, я дал ей развод.

Возвращаюсь в комнату, вытирая полотенцем тело, прохожусь по искусственной ноге. Взгляд задерживается на брошенной куртке. Что в письме? Натягиваю штаны, рубашку и тянусь к посланию, которое будто само просится в руки.

Усевшись на край койки, разрываю боковину конверта, извлекая на свет вкусно пахнущий лист писчей бумаги, – Риса постоянно использует такую: привычки трудно искоренить.

Первым делом пробегаюсь глазами по тексту, и сердце болезненно колит, когда я нахожу знакомую комбинацию букв. В этом письме упоминается Китнисс. Сглатываю, стараясь побороть волнение, и начинаю читать с самого начала.

Строчки пляшут перед глазами, я выхватываю только отдельные фразы.

«Перебралась в дом Хеймитча…».

«Он испек блинчики на завтрак…».

«Вчера по ТВ крутили фильм о восстановительных работах во Втором. Кажется, я рассмотрела тебя вдалеке…».

«В доме Хеймитча бардак, а он отказывается нанять прислугу!…»

«На днях был праздник на площади возле Дома правосудия – жгли чучело и водили хоровод. Хеймитч только посмеялся, когда я позвала его танцевать…».

Целый лист исписан рассказом о новой жизни Рисы, и я, наконец, добираюсь до последних строк.

«P.S. Я знаю, ты запретил писать о Китнисс, но об этом все-таки просил сообщить. В воскресенье Сойка родила сына. Его назвали Колин Мелларк. Поздравляю, дорогой!»

Жмурюсь, как от боли. Сын. У меня родился сын! Маленькая частичка меня и Китнисс…

Она назвала его в честь моего погибшего отца…

Слезы текут по щекам, но я их не останавливаю.

Мне хочется прижать к груди своего сына, обнять Китнисс и сказать ей спасибо за нашего малыша…

Не знаю, сколько проходит времени, когда я хоть немного успокаиваюсь и снова смотрю на письмо. Еще несколько строк… И они снова о Сойке.

«Высылаю тебе второй экземпляр документов о разводе. Китнисс подписала их на следующий день после рождения ребенка. Теперь вы оба свободны».

Прикусываю губу, доставая из конверта оставшиеся бумаги. Разворачиваю. Внизу, рядом с моей подписью, поставленной в день отъезда, появилась вторая – отчетливо выведенное «Китнисс Эвердин».

Откуда появилась эта острая боль, которая сейчас разрывает мне сердце? Я ведь сам хотел развода. И до сих пор считаю, что так правильно. Но слезы душат, а из горла рвутся стоны.

Колин Мелларк. Я должен быть бесконечно благодарен Китнисс – по закону он мой сын: наш развод был оформлен уже после его рождения.

Откидываюсь на койку, разбросав бумаги в стороны, и плачу.

Долго. Навзрыд.

Так как не плакал, наверное, никогда.

У меня есть ребенок.

У меня нет жены.

И я навсегда отделен от них расстоянием в десять Дистриктов.

***

Прошло два долгих года, хотя оглядываясь на них сегодня, мне кажется, что это был один бесконечный серый день.

Я по-прежнему работаю под землей, только чуть в другой сфере: восстановление тоннелей давно завершили, и теперь моя бригада занята созданием мини-города скрытого от посторонних глаз. Подозреваю, Койн хочет разместить здесь военную базу, похожую на ту, что была в Орешке при Сноу, но нас – простых работяг из числа заключенных – в планы начальства не посвящают.

К физической работе я давно привык, мое тело окрепло, стало выносливым и сильным. Ежегодный оклад в качестве Победителя Голодных игр для меня отменили, так что теперь я ежемесячно получаю плату за свой труд под землей. Не слишком много, но я не жалуюсь.

Большую часть суммы я высылаю Хеймитчу – деньги для сына. Это вряд ли способно возместить мое отсутствие рядом с Колином, но большего я дать ему не могу.