Сладкая жизнь

Она вышла через переулок на Арбат, по которому гулял промозглый ветер, бил в лицо, шевелил мерзкие лужи, подворачивающиеся под ноги. И двинулась не спеша, щурясь от яркого солнца, в сторону метро — не первый день уже размышляя о том, куда он, собственно, делся. Две недели прошло — и он ни разу не появился ни у дома, ни у института, в котором она, правда, неделю уже не была из-за каникул, и ни одного звонка. И сюда ни разу не пришел — хотя уже четвертое занятие сегодня было. Правда, она сама ему сказала, когда он высадил ее у дома, что это их последняя встреча, но занятия тут ни при чем, это совсем другое.

Она понимала, что должна бы радоваться тому, что он пропал, выполнив ее просьбу, — и не хотела признавать, что просьба, тогда казавшаяся абсолютно искренней, сейчас казалась чрезмерной. Она произнесла тогда эти слова потому, что ей казалось, что так правильно, — и они красиво прозвучали, символично, завершая то единственное приключение, на которое она отважилась в своей жизни, пусть и не совсем по своей воле отважилась. Как в романе любовном или мелодраматическом фильме — героиня, после романтического свидания с легкой грустью говорящая герою о том, что дальнейшие их встречи невозможны.

И мелкий снег падал, больше напоминавший дождь, — и разделил их, когда она повернулась и пошла к дому, формируя тонкую, но непроницаемую стену. Так что даже если он пристально всматривался ей вслед, то вскоре потерял ее из виду — так что даже если бы она захотела оглянуться, то не увидела бы ничего, кроме тонкой пелены.

Интересно, носит ли он ее галстук? Она тогда протянула ему его, как только села в машину, замерев в ожидании реакции. И удивилась еще, что он смотрит на нее непонимающе, но не хотела ничего говорить, потому что знала — что ни скажи, все прозвучит жалко. «Я не знаю, понравится ли вам, но вот возьмите…» «Мне так неудобно, что вы сделали мне подарок, и я решила сделать подарок вам, но…» Или короткое: «Это вам». Лучше уж промолчать. И она молчала, и он молчал, и все так же недоуменно вытащил из тонкого картона то, что вызвало у Сергея бурю негодования, — ярко-желтые солнышки-головы на сиреневом фоне — и рассматривал долго, и перевел взгляд на нее, и ей показалось, что и он…

— Это мне? — спросил недоверчиво, и она кивнула, вдруг испытывая умиление по поводу того восторга, с каким он покрутил кусок шелка перед глазами. А потом, одним движением сорвав с себя галстук, быстро повязал новый — сделав намеренно кривоватый узел, почему-то показавшийся ей очень стильным, очень его. Словно он вложил в этот узел все свое «я», всю свою сущность — элегантную небрежность, наплевательское отношение к общепринятым канонам, дерзкое подчеркивание своей индивидуальности. Она вдруг подумала, что вот у Сергея галстуки всегда получаются очень правильные, с большим таким, ровным узлом — и сам он весь правильный и законопослушный, а этот…

— Фантастика! — Восхищенно покачал головой, рассматривая себя в зеркало. — Алла, у меня нет слов. Просто нет слов…

Она еще подумала, что он специально так говорит, в угоду ей. И потому переспросила:

— Вам понравилось?

Он кивнул, продолжая смотреться в зеркало — как-то по-детски, с плохо скрываемым восторгом. И внезапно наклонился к ней, разворачивая к себе ее лицо, проводя рукой по щеке, глядя непонятно в глаза.

— Разве мне могло не понравиться? Версаче, сочетание идеальное. И главное — от тебя…

Ей показалось, что он хотел сказать что-то другое, но сдержался, словно боялся выдать эмоции. Она не отстранялась, хотя его рука была на ее щеке, чувствуя не только радость по поводу того, что он в восторге, но и какую-то близость, родство, что ли, образовавшееся между ними в этот момент. Может, потому, что то, показавшееся ей таким красивым, Сергей отверг с возмущением — а он с восхищением и благодарностью принял.

И еще ей показалось, что, отстраняясь, он тут же стал прежним — самоуверенным, нагловатым, дерзким, — спрятав глубоко внутрь то, что выглянуло наружу. И, уже не глядя на нее, перевел непонятный рычаг внизу, и машина поползла вперед.

Она так и не запомнила, где именно они были в этот затянувшийся до утра вечер. Сначала в ресторане, где она впервые в жизни попробовала японскую еду, потом в казино, где по его настоянию сыграла в рулетку, угадав номер, на который поставила по его совету. А потом был ночной клуб, по пути в который она намекнула, что уже пол-одиннадцатого и ей скоро пора возвращаться. Но он возмутился со смехом, обвинив ее в том, что она пытается зажать выигрыш, вместо того чтобы отметить его как следует, — и она подхватила смех.