Сладкая жизнь

Ладно, хоть встретились. Ждал, что Кореец злобиться будет — косяк запорол, пацана положил, и сам приговоренный теперь, а надо было по-умному, — но тот ничего. Не пихал даже и о случившемся не напоминал. Почувствовал, видно, что ему херово, — и вник. Кому скажи года три назад, что Кореец может в чужую ситуацию вникнуть, понимание проявить, засмеяли бы. А он вник. Сказал только, что план изначально был херовый — потому что никогда бы Славка не приехал на одной тачке, без людей и потому что нельзя было привлекать пацанов, у которых понтов больше, чем умения, которых засекают раньше, чем они чего-то сделать успевают.

А так — так он, кажется, оценил даже Андреев шаг, оценил, что он за него хотел это сделать, и, кажется, не догадывался о том, что и свой интерес у него был. Только вот повторял периодически насчет того, что дела его кончились и надо отсюда мотать. И когда услышал, что ладно, уеду, мол, только дела решу да выясню все насчет нефтяников этих, озадачил же давно человека, — покивал, предложив охрану дать. И когда Андрей отказался — свои, мол, есть, четверо, а больше ни к чему, потому что, если решат завалить, так один хер завалят, — самоубийцей его назвал.

Он так и не знал, чем занимался все это время Кореец. Понял только, что тогда из Переделкино он набрал коммерсантам каким-то, которых, видать, зацепил крепко в свое время, — они его оттуда и забрали и хату ему эту нашли в момент. А уже потом Генка домой себе отзвонил, в Сибирь, — видать, был с ними периодически на связи, даже когда в Штатах жил, — ну и прилетел народ. Леха Синяк — в натуре синий, в наколках весь, с Корейцем сидел, видать, чем-то помог ему Генка на зоне, потому что Синяк на Корейца смотрел, как солдат на генерала, — с бригадой. Кто-то с Генкой на этой хате жил — три комнаты, толпа поместится, — кто-то в гостинице какой-то, Кореец даже точно не сказал, сколько их всего. И что собирается делать, тоже не говорил — ты, мол, Андрюха выясни все, раз такой упрямый, и сваливай — и явно не хотел в дело брать.

И только головой качал, когда Андрей сюда наведывался — четвертый день уже в город выезжал, вот, считай, четвертый раз здесь был, — но, видать, на самом деле важны ему были координаты тех, кто Яшку заказал, потому что ждал, пока Андрей узнает. А вот теперь, когда узнал наконец — когда он, Андрей, поверил, что вернул себе доверие Корейца, показал, что кое-что может, — теперь выясняется эта херня с Германом, которую пытался скрыть, но о которой Генка узнал как-то.

— И что решил? — повторил Кореец, глядя на него неодобрительно.

— А что решать? Адвокат работает. Люди есть у мусоров, тоже работают — выкручусь как-нибудь…

— Думаешь? — В голосе Корейца был скептицизм. — Труба мог столько бабок дать, сколько ты не дашь, — за то, чтоб приняли тебя. Сам должен понимать — как примут, там тебя и кончат. Если Труба раньше не найдет.

— Да выкручусь, — улыбнулся с прежней уверенностью, той самой, которая была у него до злополучной стрелки, которая восстановилась еле-еле потом. Которая зависла сейчас — поднявшись вверх после того, как добыл такую информацию, и готовая вот-вот рухнуть, если Кореец скажет ему, что не нуждается в его участии.

— Так короче — че надумал, самоубийца? Я те говорю — мотай в Питер, оттуда улетай. И выясни через мусора своего, в розыске ты или нет, — а то в аэропорту ласты и загнут. Если нет — заказывай билет, к самолету я тебя отвезу. Прям завтра и отвезу…

Кореец прав был — сейчас он это четко понимал. Равно как и понимал, что рискованно мотаться по городу — ладно, к Сергеичу, важное дело, но вот сидеть сегодня днем в кабаке, где его могли случайно увидеть, а позже отдолбить пидора этого, рискуя попасть к мусорам, в натуре стремно. И Генка прав — удайся стрелка, завали он Трубу, смотал бы сейчас без разговоров. Тем более что пару дней назад звонил в Лондон, близкий там один осел бизнесмен, Вадюхин еще близкий, с которым он, Андрей, работал, пока тот в Москве жил, и сейчас работал, через фирму одну. Так тот расцвел прям — приезжай, конечно, никому ни слова, все организую, счет тут у тебя есть.

Так что он Алле не случайно про Лондон сказал — да и не надо думать, куда сматывать, место есть. Но вот мешало что-то, мысль какая-то. То ли о том, что если он хочет стать тем, кем хотел — таким, как Вадюха, — то надо остаться. То ли о чем еще.