Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник. Роман-искушение

– Ни за что не мог, – решительно ответил Максим. – Это, вне всякого сомнения, литературное сочинение. И тонким мастером выполнено… Вот уж не знал, что Лучший Друг помимо других способностей обладает еще и великолепным литературным талантом!

– Лучший Друг? – удивился Пилат. – Ты думаешь…

– Давай теперь по порядку, – перебил его Максим, словно не слышал замечания. – «Хозяин» – это цезарь Тиберий. Во всяком случае, мы с тобой вынуждены принять именно такое толкование. Иначе наши усилия будут бесплодны… Надеюсь, это понятно? Это не надо объяснять?

Пилат готовно кивнул.

– «Хозяину», правда, в ту пору было… – Максим прищурился и быстро сосчитал в уме: – В ту пору ему было уже сорок три года. Но по сравнению с нынешним состоянием… Да, молодой человек. И конечно же грустный и усталый после семилетней ссылки на Родосе. «Дальняя и тяжкая дорога» – это он из ссылки возвратился. А что явилось одной из причин этого возврата, ты помнишь?

– Не важно, помню или не помню. Ты говори, не отвлекайся на меня, – нетерпеливо попросил Пилат.

– Одной из причин того, что нашему Тиберию разрешили покинуть Родос и вернуться в Рим, была внезапная смерть Луция Цезаря, одного из официальных наследников принцепса Августа. Луций скоропостижно скончался в Нарбонской Галлии, точнее, в Масиллии. И кстати, по дороге в Испанию… Выходит, «краб, обложенный испанским гарниром», – это Луций Цезарь… Тут, правда, несколько нарушена хронология.

Луций ехал в Испанию, а не возвращался из нее. Но в остальном всё похоже и совпадает: да, семьсот пятьдесят пятый год, умирает Луций Цезарь, и через некоторое время Август разрешает Тиберию вернуться в Рим… Ну как, разобрались с первой «закуской»?

– А «повар» кто? – торопливо спросил Пилат.

Максим, до этого внимательно смотревший в свою тарелку и трогавший пальцем одну из раковин, теперь загадочно посмотрел на губы Пилата и, выдержав паузу, размеренно продолжал:

– Ты помнишь, я спросил тебя: «А из какого города этот самый повар?» А ты припомнил и уточнил: «Из Вульсиний».

– Да, кажется, из Вульсиний.

– Так вот, если из Вульсиний, то в образе «повара» перед нами выступает почти наверняка Лучший Друг… Но даже если ты напутал и в послании никакие Вульсинии не упоминались, то нам всё равно придется под «поваром» понимать Лучшего Друга и никого иного. Ибо если «хозяин» – Тиберий, то кто же еще может быть при нем «поваром»?

– Никто не может, – тут же согласился Пилат. – Только Сеян.

– Пилат! Пилат! – укоризненно воскликнул начальник службы безопасности и стал озираться по сторонам.

– Не волнуйся, Корнелий, – услужливо зашептал Пилат. – Из этой беседки весь сад на ладони – никто не подкрадется и не подслушает. И я специально велел накрыть нам завтрак именно здесь, чтобы мы могли с тобой говорить, никого и ничего не опасаясь.

Максим перестал озираться и взгляд свой уставил в лоб префекту Иудеи.

– Ну ладно, уговорил… Переходим тогда ко второй «закуске». «Павлин» – это, наверное, Гай Цезарь, брат Луция Цезаря и второй внук Августа от его дочери Юлии и ближайшего друга Марка Агриппы. Обоих он усыновил после смерти Агриппы и объявил официальными наследниками. Тут слишком много совпадений или, если хочешь, намеков. Во-первых, «павлин» с острова Самоса. А именно на Самосе, как мы помним, Тиберий навещал Гая Цезаря, когда Август назначил того правителем Востока. И встретил там очень холодный прием. А потому «павлина» «надо есть холодным». И это во-вторых. В-третьих, этот возомнивший о себе юнец и вправду был похож на павлина не только морально и внутренне, но и, как говорят, даже внешне. В-четвертых, Гай был тяжело ранен в Армении – и «повар» подает его «под армянским соусом, кровавым и огненным». В-пятых, «павлин обложен ликийскими устрицами», а, как мы знаем, Гай умер именно в Ликии, когда его с изнурительной раной везли домой… Одним словом, по всем признакам «павлин» – это Гай Цезарь, который умер через два года после Луция Цезаря… И помнишь, в твоем сне говорится, что «хозяин», то бишь Тиберий, ест этого «павлина» «с удвоенным аппетитом»? Еще бы! После двойной смерти своих усыновленных внуков Августу ничего не оставалось, как усыновить Тиберия и сделать его своим наследником… И помнишь, во сне «голос почти божественный» произносит: «Увенчайте сына моего!»?… Всё великолепно укладывается в выбранную нами схему. И так же ловко можно уложить в нее «гусиную печень» и «журавля», – продолжал Максим. – По всем признакам «печень» – это Агриппа Постум, как ты помнишь, последний сын Юлии, появившийся после смерти отца, Марка Агриппы. А «журавль» – почти наверняка сама Юлия, развратная доченька Августа и вторая жена нашего императора Тиберия.

– Ах, вот как! – заинтересованно воскликнул Пилат. А Максим словно самому себе возразил:

– Тут, правда, если мы так истолкуем и так соотнесем, возникнут некоторые хронологические или гастрономические недоразумения.

– Какие же? – прилежно спросил Пилат.