Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник. Роман-искушение

Тут Иисус замолчал, потупил взор, а потом поднял взгляд на левую часть народа и продолжал:

– Сказал тогда господин виноградника: что мне делать? пошлю напоследок сына моего возлюбленного; может быть, увидевши его, постыдятся. Но виноградари, увидевши сына, рассуждали между собою, говоря: это наследник, пойдем убьем его, и наследство его будет наше. И, схвативши его, вывели вон из виноградника и убили.

Снова замолчал Иисус. Снова опустил глаза. А потом поднял их и, будто впервые обратив внимание на старейшин, спросил, глядя сначала на авву Ицхака:

– Что же сделает хозяин?

Авва Ицхак, хранитель святынь и бывший первосвященник, молчал, скорбно глядя в лицо Иисусу.

– Что же сделает с ними господин виноградника? – спросил Христос, переводя взгляд на Наума.

Преподобный Наум из рода Ханнанов, заместитель первосвященника Иосифа Каиафы по богослужениям и начальник над всеми священниками храма, взгляда Иисуса не выдержал, глаза свои опустил и тоже молчал. И тогда Иисус посмотрел на Амоса, спрашивая теперь его:

– Итак, когда придет хозяин виноградника, что сделает он с этими виноградарями?

Амос, саган и начальник храмовой стражи, лишь улыбнулся в ответ и вздохнул, глядя не на Иисуса, а на тех, кто стоял у Него за спиной: Петра и Симона Зилота, Матфея и Иакова Малого.

А ответил Христу один из законников, судя по внешности, самый молодой в процессии старейшин и книжников.

– Злодеев этих предаст злой смерти, – воскликнул он, – а виноградник отдаст другим виноградарям, которые будут вовремя доставлять ему урожай!

Амос поморщился.

Преподобный Наум поднял взгляд и гневно глянул на выскочку.

Авва Ицхак, не отрываясь, продолжал скорбно смотреть на Иисуса.

А Иисус словно повторил то, что сказал законник:

– Придет и предаст смерти виноградарей. И другим отдаст виноградник.

И едва Христос произнес эти слова, Наум громко воскликнул:

– Да не будет этого!

А старец Ицхак из рода Камгифов прошептал:

– Боже сохрани!

И следом за этим удивительная тишина воцарилась во Дворе язычников, так что даже дыхания людей не было слышно.

И в этой тишине Иисус спросил, глядя на авву Ицхака – единственного из старейшин, который не отвел взгляда и смотрел Ему в лицо:

– Неужели вы никогда не читали в Писании: «камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла: это – от Господа, и есть дивно в очах наших»?

Никто Христу не ответил. И тогда Он заключил, грустно и тихо, но так, чтобы слышали все в процессии и в первых рядах народа:

– Поэтому сказываю вам, что отнимется от вас Царство Божие и дано будет народу, приносящему плоды его. И тот, кто упадет на этот камень, разобьется. А на кого камень упадет, того он раздавит.

Первым повернулся и, гневным взглядом раздвигая перед собой толпу, двинулся прочь от Иисуса Наум Ханнаней. За ним повернулись и потекли в сторону Царского портика другие священники и книжники. Саган Амос взял под руку авву Ицхака и повлек его следом за процессией. Стражники с копьями замыкали движение и защищали его с флангов.

А крылья народные не смыкались: никто не встал на то место, где только что стояли старейшины и священники. И глядя в этот пустой коридор, Иисус произнес:

– Скажу вам еще одну притчу. Царство Небесное подобно человеку царю, который сделал брачный пир для сына своего и послал рабов своих звать званых на брачный пир; и не хотели прийти…

Глава двадцать вторая ДОГОВОРИЛИ И ДОГОВОРИЛИСЬ

Восьмой и девятый час дня

– И ВОТ еще о чем хочу тебе сказать. Они сидели друг против друга: статный, рослый, торжественный иудей лет сорока пяти и невысокий, немного теперь ссутулившийся, почти юноша римлянин. Иудей молчал. Говорил римлянин.

– Прости, что перешел на латынь. Но на греческом мне труднее говорить. А я хочу, чтобы каждое мое слово было выражено с предельной точностью, чтобы впредь между нами не было ни малейшего недопонимания…

Первосвященник расположился на стуле из кедрового дерева с высокой и прямой спинкой, а префект Иудеи – на неком подобии табурета, с плоским сиденьем из слоновой кости, без спинки и с кривыми ножками, которые перекрещивались в виде буквы Х. И хотя табурет этот именовался курульным креслом и во всем цивилизованном мире являл собой символ верховной и непререкаемой власти, а кедровый стул при всей своей возвышенности и резном великолепии был просто гостевым стулом, седалищем для почетных гостей, со стороны выглядело, что величавый иудей восседает чуть ли не на троне, а римлянин поместился напротив него словно на походной скамеечке.

– Впрочем, если тебе неудобно, изволь, отвечай мне по-гречески. Я греческий понимаю намного лучше, чем говорю на нем. И, насколько я знаю, у тебя таким же образом обстоит с латынью.

Первосвященник ничего не ответил, но слегка наклонил голову, как бы в знак согласия.