Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник. Роман-искушение

Матфания и Руввим стыдливо потупили глаза. И лишь Ариэль тоскливо и скорбно посмотрел прямо в глаза Иоилю, своему учителю.

– Ты что-то хочешь сказать, Ариэль? – быстро спросил его Иоиль.

– Нет, пока ничего не хочу, – глухо ответил тот.

– Я не понимаю, куда ты клонишь, Иоиль, – вдруг детским голоском заговорил Левий Мегатавел. – Ты хорошо и правильно говоришь о единстве, но на практике отвергаешь наши обвинения и хочешь показать, что единства нет и, стало быть, нет и обвинений. Но как же их нет, брат мой? Назарей нарушает Закон, нарушает субботу, поносит фарисеев и книжников – честь и совесть народа иудейского. Разве всё это, вместе взятое, не проявление бесовщины и силы сатанинской? По-моему, вполне достаточно, чтобы обвинить его и примерно наказать. Тем более что на малом синедрионе…

– Согласен с тобой! Совершенно с тобой согласен! – Иоиль ревностно повернулся к Левию и, похоже, от полноты чувств даже хотел обнять его, но вовремя одумался. – Для нас – достаточно, чтобы вывести за черту Города и побить камнями. Но нам надо так обвинить, чтобы с нашим обвинением согласился синедрион, согласились римляне, чтобы нас поддержал народ!

– Тем более что на малом синедрионе, – продолжал прерванную мысль Левий Мегатавел, – две недели назад первосвященник Иосиф Каиафа во всеуслышание заявил, что пусть лучше один Назарей умрет за людей, чем весь народ от него погибнет и римляне нами овладеют.

– Тебе только эти слова передали. И передали не совсем правильно, – возразил Иоиль. – Рассказываю тебе, потому что я там присутствовал и по твоей просьбе доложил присутствовавшим членам синедриона. Их там, между прочим, немного собралось, человек двадцать, не более. Я, как ты просил, рассказал им и о воскресении Лазаря, и о тех чудесах, которые творит Иисус Назаретянин. Они спокойно и довольно скептически меня выслушали, и по их лицам я понял, что почти никто из них не поверил в то, что я им описывал.

Тут встал Амос, начальник храмовой стражи, и рассказал синедриону, что на празднике Кущей ты, оказывается, уже просил его задержать и допросить Назаретянина. И он послал за ним стражников. Но те не стали его задерживать, потому что, по их словам, никаких беспорядков Иисус тогда не чинил, а произносил мирные проповеди, которые пристойно и спокойно слушал народ. Так говорил Амос.

А после него стали выступать другие члены синедриона. И один из них вдруг вспомнил об Иоанне, сыне Захарии, которого народ называет Крестителем и которому Ирод Антипа, чтобы угодить блудливой Иродиаде, противозаконно и без санкции римских властей отрубил голову. Убийство это, говорил докладчик, не только оскорбило и разозлило Пилата, но и сотворило из этого полусумасшедшего Иоанна Крестителя героя и народного мученика. Ибо всем известно, как мы, иудеи, не любим живых и как радостно готовы вознести до небес мертвых, которые уже не представляют для нас никакой опасности, не стыдят нас и не обличают, а мы можем вложить им в уста и приписать им всё, что нам захочется… Этого он, конечно, не сказал…

Но следом за ним многие стали брать слово и выступать в том ключе, что римлян ни в коем случае нельзя злить, что народ надо держать в узде и не поставлять ему новых пророков и смутьянов, ибо время сейчас очень опасное. Ведь кесарь Тиберий, который в одночасье изгнал из Рима тысячи иудеев, запросто может велеть своим войскам и нас изгнать и выслать на ту же самую Сардунию или Сардию – точно не помню, как называется этот остров с гиблым климатом…

– Сардиния, – тихо подсказал Ариэль.

– Да, Сардиния, – кивнул Иоиль. – Пустые были выступления. Но эти саддукеи, как ты знаешь, обожают пустословие. И чем большую чушь несут, тем сильнее возбуждают себя и распаляют свое красноречие. И вот, первосвященник, который сидел со скучающим видом и боролся с зевотой, вдруг ни с того ни с сего распалился, встал и пропел… Ты знаешь его бархатный бас – единственное достоинство этого ничтожества! Встал и пропел: «Вы ничего не понимаете! Нам лучше, чтобы один человек умер за людей, нежели весь народ погиб!» А потом сел без всяких комментариев. И все замолчали, потому что никак не могли взять в толк: зачем он это сказал, кого имел в виду, почему этот кто-то должен умереть и почему, если он не умрет, народ должен погибнуть? «Чтобы один человек умер за людей» – я точно помню его слова. Потому что, когда заседание окончилось, в кулуарах начались обсуждения и догадки. И одни говорили, что Иосиф имел в виду несчастного Крестителя, который умер якобы за народ. Другие утверждали, что первосвященник имел в виду Антипу, потому что, дескать, если его убрать с дороги, то наши отношения с Пилатом наладятся. Третьи заявляли, что прежде всего надо удавить Иродиаду – источник всех интриг, подлостей и мерзостей… О Назаретянине никто и не вспомнил.

– Но в конце заседания синедрион всё же принял постановление о задержании Назарея, – возразил Левий Мегатавел.