Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник

— Как от Тиберия? — У Максима был такой вид, словно его только что ударили древком копья по голове, и ударили сильно.

— Я тебе потом всё подробно объясню и расскажу. А сейчас, как говорится, в двух словах, — стал оправдываться Пилат. — Перед моим отъездом в Иудею меня вызвал к себе Тиберий. Это еще в Риме было. Обычное представление принцепсу перед отъездом в провинцию. Сеян уже тогда руководил подбором кандидатов, а Тиберию их только представляли. Некоторое время Тиберий меня внимательно разглядывал, морщась и щурясь, словно я стоял спиной к солнцу, и яркий свет мешал ему на меня смотреть. А потом потерял ко мне всякий интерес и стал говорить нечто заученное про особую роль Востока в римской истории, про склонность Иудеи к волнениям и мятежам, про религиозный фанатизм ее населения, продажность и лживость тетрархов и первосвященников. Долго и скучно говорил. После чего встал и, даже не попрощавшись со мной, удалился из зала для приемов. Меня повели к выходу. Но перед самым выходом из дворца вольноотпущенник императора, который провожал меня, вдруг как бы нечаянно толкнул меня в сторону, и я оказался за занавеской, в каком-то маленьком помещении возле главной прихожей. И чуть не налетел на Тиберия, который там находился. И там, в этой прихожей, Тиберий, словно мальчишку, взял меня за щеку своими стальными пальцами и сказал приблизительно следующее: «Тебя рекомендовал мой лучший друг, и его рекомендации для меня совершенно достаточно. Но я хочу попросить тебя вот о каком одолжении. Если другу моему будет угрожать беда и я это почувствую, то пришлю к тебе своего человека. Ты его сразу узнаешь, потому что я дам тебе особый пароль. И этому человеку ты должен будешь всё искренне и ничего не утаивая рассказать». Тут он притянул меня за щеку к самым своим губам и прошептал тот самый пароль. А потом отпустил мне щеку, дружески обнял меня и ласково приказал: «Все доклады присылай обычным путем. Их будет читать Сеян, и я некоторые из них, может быть, буду просматривать. Но о нашем с тобой секретном уговоре никто знать не должен. Зачем лишний раз волновать моего лучшего друга. Я и так на него почти все дела взвалил. Но обязательно расскажи ему, как я о нем хорошо отзывался, как забыл с тобой попрощаться и потому догнал тебя у самого выхода…» С тем и отпустил меня. И я через несколько дней отбыл в Иудею.

Максим оглушенно молчал. Даже глаза у него не бегали, а смотрели куда-то мимо и сквозь. А Понтий Пилат продолжал как бы оправдываться:

— Почти три года от Тиберия никто не появлялся. Я отправлял регулярные отчеты императору. И мы с тобой составляли секретные доклады Элию Сеяну, как ты знаешь, особое внимание обращая на лояльность легатов, на настроение в легионах и связи оппозиции в войсках и среди местного населения… Я, честно говоря, даже подумал, что это прощальное напутствие императора было своего рода мистификацией или проверочной уловкой. Тиберий всегда любил эдак…

Пилат сокрушенно вздохнул и, раненно глянув на Максима, рассказал:

— Первый посланец от Тиберия прибыл только в прошлом году, и примерно через месяц после ареста Агриппины и Нерона. Тиберия особенно интересовало, как у нас относятся к Сеяну и что про него говорят. И не только у нас, в Иудее, но также в Азии, Сирии, Африке и Египте. В Египте — особенно. Мельчайшие подробности было велено сообщить. Вплоть до того, восколько обходятся заказчикам скульптурные и прочие изображения Элия Сеяна и насколько они дороже или дешевле изображений самого императора. При этом Сеян именовался в этом послании «наш общий друг», «мой лучший друг», «мой преданный друг и товарищ»…

Во втором послании, которое я получил месяц назад, сразу после взятия под стражу Друза Младшего, имя Сеяна уже не сопровождалось никакими дружескими эпитетами, — сообщил Пилат. — Передо мной ставились намного более конкретные задачи. На составление ответа мне была отведена только неделя. Стало быть, неделя на ответ, не меньше недели — на доставку в Рим; сейчас море еще неспокойное, и быстро до Капри не доберешься… Видишь, третье послание было отправлено мне почти сразу же по получении ответа на второе…

— А как же я не заметил ни первого посланника, ни второго? — сокрушенно проговорил Корнелий Максим, словно к самому себе обращаясь.

Пилат чуть поморщился, но как бы от сострадания к своему другу и советнику, и ласково возразил:

— Ты их заметил, Корнелий. Второго — точно заметил. И мы с тобой сразу же стали составлять тайное послание Сеяну. Помнишь, об оппозиционных разговорах в первой когорте Шестого легиона?.. Я сказал те бе, что прибыл секретный сотрудник от префекта претория. И ты сразу же отправился в Лаодикею. А потом вернулся, и мы с тобой сели за доклад…

С обидой и болью Максим глянул на Пилата, но тут же опустил глаза и, стараясь сделать свой голос как можно более безразличным, спросил:

— А это второе послание… послание от цезаря, о чем оно было?

— Пока не могу тебе сказать. Видишь ли…

— Ну, это понятно, — тут же согласился Максим.