Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник

— Я груб был с тобой. Я забыл, как тяжко ты страдал. Мы помним лишь собственные страдания… Прости, если можешь.

Филипп теперь сострадал Фаддею и сострадал так искренне, стыдливо и жарко, что предмету его сострадания, похоже, стало не по себе, и он замахал руками, словно отмахиваясь от мух.

— Я не о себе говорю, — нервно произнес Фаддей, и глаза его уже сверкали в темноте. — Я беса своего вспомнил, чтобы привести в пример и показать, как усилилось злое воинство, когда Спаситель сошел с горы Искушения и выступил на бой.

— А дальше помнишь? — говорил Фаддей, — Спаситель вошел в лодку, и все мы поплыли на другую сторону озера. Зачем, спрашивается? Ведь земли языческие, и некому там проповедовать! А я скажу, и слово мое будет истинным. Есть три места в Палестине, где демоны прямо кишат. И если иголку возьмешь и поднимешь, то кончика ее не повернешь, не потревожив хотя бы одного из духов. Один раввин говорил мне, что бесов там бывает до семи с половиной миллионов. Якобы сам подсчитал и божился, что в подсчетах своих не ошибся.

А мест этих три. Первое — Хоразин, в котором я родился, вернее, гора Сатан, на северо-западе от города, если идти в сторону Сиро-Финикии. За этой горой, если ты помнишь, мы встретили Юсту — ту самую ханане-янку, у которой дочь бесновалась и которая сама была безумной… Второе место — гора Соблазна к востоку от Иерусалима, тут совсем рядом, стадиях в десяти. А третье бесовское место — земля Гадаринская, куда мы тогда и отправились. Вы оба там были и видели, но я объясняю значение, — продолжал Фаддей. — Ступили мы на дорогу, которая ведет из Гергесы в Гиппос. А эта дорога — самая страшная. С обеих сторон, помните, скалы, и в скалах — пещеры и склепы, куда со всей округи привозят хоронить мертвецов. Покойники, заметьте, языческие, которых ввиду их нечистоты демоны смерти особенно любят и за которыми тучами носятся в этой оскверненной земле… Множество там бесноватых. Но нам навстречу, заметьте, выбежал самый сильный и самый неистовый из них…

Фаддей кинул взгляд в сторону рощи, в которой оставил Биннуя и Хамона, и сказал:

— Его и сейчас пугаются, когда он рассердится и шагнет вперед. А до исцеления его о нем ходили легенды. Он был чудовищно злобен и первым выскакивал из могилы, бросаясь на путников, которым случалось идти мимо. Людей он не трогал, но так дико кричал, что многие столбенели, некоторые лишались сознания, а один юноша, говорят, сам после крика Хамона сделался бесноватым… Я помню, как все испугались, увидев Хамона. Зилот выхватил меч и заслонил собой Петра. Не устрашился только Андрей, который никого и ничего не боится.

— Я тоже не испугался, — возразил Филипп. — Разве я выглядел тогда испуганным?

А Иуда сказал:

— Да, я перепугался. Потому что до этого была буря. И к берегу мы пристали под вечер. А когда пошли между скал и могил, было уже совсем темно. И вой, и крики… Я думаю, страшно было даже Иисусу.

— Силы он был потрясающей! — увлеченно продолжал Фаддей, не обращая внимания на реплики. — Его связывали, но он рвал веревки. Несколько раз на него надевали железные цепи. Но он потрясал ими, звенья ломались, а цепи разлетались по сторонам. Он был наг, потому что демоны заставляли его срывать с себя одежды.

Боли он не чувствовал. Голова его была в крови, так как часто случалось ему ударяться головой о камни, когда он бегал по скалам и прыгал через трещины. Кожа на руках и ногах у него была в некоторых местах содрана чуть ли не до кости. Но он не обращал внимания…

— Бесы в нем — вот на что призываю обратить внимание! — воскликнул Фаддей и поднял вверх палец. — Во мне один бес сидел, а в нем — целое полчище. Когда Спаситель спросил, сколько их в нем сидит, они ответили: «Легион» А легион — это несколько тысяч. Не так ли?

— Шесть тысяч, если это полностью укомплектованный легион, — ответил Филипп.

— Мой бес лишь в синагоге, в присутствии Спасителя, заговорил моими устами, а до этого всегда был сам по себе, — сказал Фаддей. — Хамон же мне объяснял, что с тех пор, как он однажды, забыв помолиться, съел какую-то нечистую пищу, он все хуже и хуже помнил себя, потому что демон проник ему не только в тело, но и в сознание и его собственное сознание стал гнать и пинать, вытесняя из души. И после каждого такого пинка новый демон влезал, пока их целый легион не скопился. И тогда уже Хамон совершенно себя не помнил, потому что демоны не только сотрясали его, не только кричали и выли через него, но самые мысли его стали отныне сплошь демонскими и бесовскими.