Сладость мести

Флинг потянулась к вазе с почти растаявшим льдом и приложила на сомкнутые веки две холодные дольки огурца. Не годится перед всей Америкой появляться с опухшими глазами. Людям нравятся набухшие зерна пшеницы или риса в каше, но не опухшие лица знаменитостей на телевизионном экране. В три часа утра ей наконец удалось уговорить себя уснуть, и вот — вставать… Флинг вскинула подбородок, ее молочно-белая кожа засветилась в свете электронных часов, пока она массировала ее кусочками льда. Яркие глаза, чуть надутый рот и сияние, исходящее от кожи, — оружие, с помощью которого сегодня утром она должна завоевать мир. Следовало хорошенько встряхнуться и окончательно пробудиться. Она вновь на ощупь потянулась к вазе со льдом и вдруг опрокинула ее на себя.

— А-а-а-а-а-ах-х! — Она одним махом села; два противных, холодных зеленых овоща скатились ей на грудь.

— Флинг, ты одна? Кинг здесь?

— Я одна. Совсем одна. Одна-одинешенька на всем белом свете. — От ее сонливости не осталось и следа.

— Перебираюсь к тебе! — Голос в трубке звучал немилосердно громко. Флинг выкарабкалась из кровати и, пошатываясь, направилась в душ, удивляясь, как это Джоан Ланден умудряется каждый день выходить на свою работу в телестудии в такой чертовски ранний час. Она окатила себя целым каскадом струй, смывая все неприятное и тревожное, что еще оставалось от прошлой ночи. За окном пока царила темнота, и душ казался недостаточно горячим для этого предрассветного часа.

— Я здесь! Впусти меня, моя звездочка. Звездочка, вспыхнувшая вчера вечером. Журналисты уже дежурят у входа. Еще немного усилий, дорогая, и они умрут от восторга!

И он вошел в ванную, подражая ее движениям на подиуме. Фредерик и Кингмен — единственные, кто имел ключи от ее квартиры.

— Как ты поспел сюда так быстро?

— Позвонил от угла дома. Я еще пока что не был дома. А это что?

Фредерик поцокал языком. Причудливые вечерние платья, которые были приготовлены для презентации, в чудовищном беспорядке валялись по всему полу маленькой студии; кое-где они образовывали целые пестрые завалы. Шелковые пояса и атласные ленты свисали с ламп и дверных ручек — у них, очевидно, тоже было похмелье.

— Флинги! — Фредерик закатил глаза. Вероятно, так выглядел бы отдел модной одежды в магазине Сэка после землетрясения.

Вытеревшись полотенцем, она влезла в свитер цвета сливочного масла, после чего Фредерик припудрил ей нос и подвел веки.

— С добрым утром, Америка!

— С добрым утром, Фредерик! — хмуро ответила она.

— Ты держалась, как новорожденная звезда. Они влюбились в тебя, моя дорогая. Вчера вечером Техас завоевал Нью-Йорк. Ты пленила сердце самого Джерри Холла. Жду не дождусь, что там напишут о вечере Сьюки, Сьюзи и Билли Норвич.

Она стянула завязку с мокрого конского хвоста, тряхнула головой, и яркие, светлые пряди легли каждая на свое место — как по заказу.

— У Кингмена есть жена.

— Ну, а раньше что, не было?

— Наверное, была. Но я ни разу не видела ее лично, ее или Другую.

— Что это за "другая"?

— Его дочь.

— Очень мило. В любом случае лучше, чем просто: "Эй, ты!". — Фредерик гелем смазал ей кончики волос и придал ярким прямым волосам вид парика, а затем подвел губы бесцветной помадой. — Чистота и порядок. Отличный утренний вид.

— Жена — милая женщина. — Флинг была по-прежнему мрачной.

— Приятно слышать такое из твоих уст.

— Она — истинная леди. Не хочу, чтобы из-за меня страдали такие милые люди. Не хочу, чтобы вообще кто-то страдал, даже если этот кто-то вовсе не милый.

— Ага, трагедия в трех лицах. Классический треугольник из любовного романа. Раз так, брось его. Я всегда говорил тебе, что он мелочный и трусливый эгоист, из тех, кто любит две вещи в мире: то, что у него в штанах, и то, что у него в бумажнике.

Они посмотрели друг на друга через отражение в зеркале. Пожалуй, они стоили друг друга. Лишь глаза Фредерика сегодня были ярче и веселее искрились под его от природы высокими бровями. Клок прямых каштановых волос нахально падал на точеную скулу, играя в кошки-мышки с его аквамариновыми глазами. Небрежно отбросив прядь волос, он открыл обозрению свои изящные черты. Лицо Флинг было чувственно, его же — призрачно, как наваждение. Ее тело было роскошно, формы пышны, он же казался костлявым и в то же время гибким, как резина. Вместе они являли собой Венеру и Винни де Мило.

— Боже, и почему ты не пойдешь вместо меня? — Флинг бросила щетку для волос через плечо. — Я совершенно не расположена вещать всем по телевидению, как сделать свою жизнь счастливой. Какие советы я могу дать женщинам, сидящим за кухонным столом вместе со своим семейством? Что я скажу? "Привет, я влюблена в мужа одной из вас. Вот мой аромат, пользуйтесь им, и Новый год вы встретите в одиночестве, с флаконом моих духов в зубах!"

Она сгорбилась от тяжести этого груза — быть центром всеобщего внимания, былинкой, закрученной в водоворот интервью, презентаций и встреч; красивейшая девушка в мире, у которой определенно не могло быть проблем— слово, которого и быть-то не должно в ее и без того крайне небогатом словаре.