Сладострастие бытия (сборник)

Мари-Франсуаза слушала его с восхищенным вниманием, блестя глазами и закусив щеки.

– Я подумывал также поступить на какую-нибудь важную государственную службу. В полицию, например.

– Ах, вот как! – удивилась Мари-Франсуаза. – В полицию?

– Да, репрессии – это должно быть интересно!

Он не уточнил, какие именно репрессии, поскольку и сам толком не знал. Просто ему нравилось это словцо. Ему хотелось бы осуществлять власть, не важно какую. К несчастью, большая карьера была ему заказана, поскольку среднюю школу он так и не закончил. Просидев три года во втором классе[19], он был отчислен из лицея за неуспеваемость. Говоря о Торговой палате, он не упоминал для первого раза, что его держат там канцелярским стенографом – только к этой службе он проявил некоторые способности.

Мари-Франсуаза надеялась, что беседа примет более сентиментальный оборот, готовилась даже не отвергнуть поцелуй.

– Пойдемте обедать, уже пора.

Спускаясь по лестнице, он жаловался ей, как трудно старым семьям содержать свои жилища, как их удушают налогами и как совершенно невозможно найти прислугу, чтобы вести такие тяжелые дома.

Мари-Франсуаза подумала, что с деньгами ее отца этому прекрасному особняку можно было бы вернуть весь его блеск, устраивать здесь праздники и что это было бы гораздо лучшим применением для состояния выскочки, чем бесконечное строительство все новых и новых складов.

IV

Минни сидела справа от каноника, Мари-Франсуаза – слева. Мадемуазель де Мондес председательствовала, помещаясь напротив своего брата, между племянником Владимиром и внучатым племянником Лулу.

– А знаете, отыскался мой требник, – сказал каноник, разворачивая свою салфетку и тотчас же роняя ее на пол. – Да, я не говорил тебе, Эме, чтобы тебя не тревожить… но я его забыл как-то на днях в арльском поезде. Ну так человек, нашедший его, увидел мой адрес, написанный внутри, и прислал мне требник по почте. Решительно, люди гораздо честнее, чем о них думают.

– Честные, честные… да не все, – бросила мадемуазель де Мондес довольно громко, в то время как Тереза подавала дыню. – Честность в наши дни редкая добродетель. Не так ли, Минни?

– Во всяком случае, когда я с ней встречаюсь, эта добродетель весьма сладка моему сердцу. Как говорит поэт: «Hoc juvat et melli est…» – И каноник отчетливо повторил, слегка склонившись к своей племяннице: – Melli est.

Но Минни, думавшая только о своем браслете, казалось, пропустила это мимо ушей.

Тогда, повернувшись к Мари-Франсуазе, каноник спросил:

– Вы учили латынь, мадемуазель?

– Да, монсеньор, – сказала Мари-Франсуаза, покраснев.

– Монсеньор, монсеньор… Какая милая! Это только в Италии раздают «монсеньора» направо и налево. Здесь я всего-навсего господин каноник.

– Заметь, Огюстен, – не выдержала мадемуазель де Мондес, – ты вполне мог бы стать епископом, если бы захотел.

– Да, но вот я предпочел ученые занятия… Так что вы, мадемуазель, наверняка поняли, что я только что сказал: «Это мне приятно, как мед». Слова Горация.

Столовая была обтянута зеленью. Меж толстых стволов, под сенью поблекшей листвы на битых молью лугах паслись олени и лани. В окнах отражались платаны Аллеи, поддерживая в травяной глубине комнаты аквариумное освещение.

Входя, Мари-Франсуаза твердила про себя совет матери: «Главное – не говори слишком много!» Тщетная предосторожность. Ей и невозможно было бы вставить слово. Поскольку эта шушукавшаяся весь день семья, оказавшись за столом, переходила на крик. И каждый тут говорил о своем. Каноник рассуждал о богатствах латинского синтаксиса, Минни объявляла, что во второй половине дня у нее дела в Обане, в их имении; Лулу, чтобы добавить себе веса в глазах Мари-Франсуазы, расписывал тамошние красоты и высказывал свою точку зрения на использование земель. Мадемуазель де Мондес при случае отвечала то одному, то другому. Когда входила служанка, выражение ее физиономии делалось конфиденциальным, и она переходила на немецкий.

– Вы понимаете по-немецки, мадемуазель? – спросил каноник.

Мари-Франсуаза в смущении покачала головой.

– Всегда полезно знать язык врага, – заметила мадемуазель де Мондес. – Наш брат погиб в Дарданеллах.

И Мари-Франсуаза почувствовала себя ужасно «мелкобуржуазной» из-за того, что была воспитана всего лишь английской гувернанткой.