Сластена

Впустила Тома, должно быть, одна из девушек: когда я открыла глаза, он стоял перед кроватью, в одной руке держа за уголок свой чек, в другой – экземпляр романа. И улыбался дурацкой улыбкой. Забыв об отравленном сэндвиче, я вскочила, обняла его, и мы загалдели, закричали, подняли такой шум, что Трисия постучала в дверь и спросила, не нуждаемся ли мы в помощи. Мы ее успокоили, потом улеглись в постель (ему как будто не терпелось), а потом сразу взяли такси и поехали в «Белую башню». Мы не были там со времени первого свидания, так что получилась своего рода годовщина. Я захотела взять туда «С равнин и болот Сомерсета», и мы передавали друг другу книгу через стол, перелистывали сто сорок страниц, восхищаясь шрифтом, фотографией автора и обложкой с черно-белым зернистым изображением разрушенного города, который мог бы быть Берлином или Дрезденом 1945 года. Забыв о профессиональной осторожности, я взвизгнула при виде посвящения «Сирине», вскочила с места, чтобы поцеловать Тома, а потом слушала его рассказ о вечере, о забавной речи Уильяма Голдинга и невразумительной – председателя жюри, профессора из Кардиффа. Когда объявили фамилию Тома, он от волнения споткнулся о край ковра и ушиб руку о спинку стула. Я нежно поцеловала ушибленное запястье. После награждения Том дал четыре коротких интервью, но книгу никто не читал, что́ он говорил, не имело значения, и от этого он чувствовал себя мошенником. Я попросила два бокала шампанского, и мы выпили в честь единственного автора, премированного за первую книгу. Настроение было такое радостное, что мы даже не потрудились напиться. Я помнила, что должна есть осмотрительно, как положено больной.

Том Машлер спланировал публикацию с точностью высадки на Луну. Или как если бы сам дирижировал премией Остен. Шорт-лист, биографии претендентов, объявление результата – нетерпение публики росло, и, наконец, под выходные сообщается, что книга поступила в магазины. Наш план на субботу был прост. Том продолжает писать, а я прочту прессу в поезде. Я поехала в Брайтон вечером в пятницу, с семью рецензиями. Мир в целом одобрил моего возлюбленного. «Телеграф»: «Единственная ниточка надежды – та, что связывает отца и дочь (любовь воссоздана с нежностью, какую едва ли встретишь в современной прозе), но читатель очень скоро понимает, что и такой нити не суждено уцелеть в этом суровом шедевре. Душераздирающий финал вынести почти невозможно». «Таймс литерари саплмент»: «Странным свечением, будто мрачным отсветом бездны, окутана проза мистера Хейли, и галлюциногенное действие ее на мысленный взор читателя таково, что катастрофический мир конца времен обретает суровую и неотразимую красоту». «Лиснер»: «Его проза беспощадна. У него холодный, невозмутимый взгляд психопата, и его герои, нравственно чистые и привлекательные физически, должны разделить судьбу с самыми худшими в этом безбожном мире». «Таймс»: «Когда мистер Хейли выпускает собак рвать внутренности голодного нищего, мы понимаем, что подвергнуты испытанию современной эстетикой и нам предлагают возразить или хотя бы попробовать отвернуться. Под пером у большинства писателей эта сцена превратилась бы в безответственную вариацию на тему страданий, и потому непростительную; взгляд же этого автора жесток и трансцендентален. С первого абзаца вы у него в руках, вы понимаете: он знает, что делает, и ему можно верить. Эта маленькая книга – обещание и обязательство гения».