Сластена

В беседе наступила пауза. Тапп указал на лакированную шкатулку, и желающим предложили сигареты. Я ожидала, что меня, как и раньше, попросят выйти из комнаты. Но седовласый господин, должно быть, подал незаметный сигнал, потому что Тапп откашлялся, будто собираясь перейти к новой теме в разговоре, и сказал:

— Что ж, Сирина, мы знаем от Макса, что в дополнение к вашей математике вы неплохо осведомлены о современных сочинителях — романы и все подобное. Ну, как это называется?

— Современная литература, — подсказал Макс.

— Да, говорят, вы необычайно начитаны и в курсе дела.

— Я люблю читать в свободное время, сэр, — помедлив, ответила я.

— Не нужно формальностей. Итак, вы в курсе этих современных вещей, которые публикуются.

— Я читаю романы в мягких обложках от букиниста, спустя пару лет после того, как они впервые изданы в твердом переплете. Новые издания, простите, не вполне соответствуют моему бюджету.

Моя педантичная поправка Таппа, казалось, смутила или раздосадовала. Он откинулся на стуле и прикрыл глаза, вероятно, дожидаясь, чтобы раздражение улеглось. Он размежил веки только на середине следующей фразы.

— Итак, если я назову вам имена Кингсли Эмиса, или Дэвида Стори, или, — он сверился с листом бумаги, — Уильяма Голдинга, то вы с точностью будете знать, о ком я говорю.

— Да, я читала этих авторов.

— И вы знаете, как о них рассуждать.

— Я полагаю, что да.

— Как бы вы их ранжировали?

— Как бы я их ранжировала?

— Ну да, понимаете ли, от лучшего к худшему.

— Они очень разные писатели… Эмис — комический романист, изумительно наблюдательный, и в его юморе есть что-то безжалостное. Стори — летописец жизни рабочего класса, по-своему замечательный. Голдинга сложнее характеризовать, возможно, он гений…

— Итак?

— С точки зрения удовольствия читателя, я бы поставила на первое место Эмиса, затем Голдинга, потому что он глубокий автор, ну а Стори был бы на третьем месте.

Тапп сверился со своими записями, затем взглянул на меня с мимолетной улыбкой.

— Ровно то, что у меня записано.

Моя проницательность вызвала у присутствующих шепот одобрения. Мне, впрочем, это не казалось особым достижением: в конце концов, существует лишь шесть способов организовать подобный список.

— А вы лично знакомы с кем-либо из этих писателей?

— Нет.

— Знакомы ли вы вообще с писателями или издателями или с кем-нибудь, кто был бы связан с подобной деятельностью?

— Нет.

— Встречались ли вы когда-либо с писателями и находились ли в их обществе?

— Нет, никогда.

— Или, быть может, вы писали о каком-нибудь писателе или адресовали ему, скажем, письмо с выражением восхищения его творчеством?

— Нет.

— Были ли у вас друзья в Кембридже, желавшие стать писателями?

Я задумалась. Среди моих приятельниц на факультете английской филологии в Ньюнем-колледже было немало девушек, имевших литературные амбиции, но, насколько мне было известно, все они предпочли различные сочетания уважаемой работы, супружеской жизни и беременности, отъезд за границу или погружение в остатки контркультуры в клубах наркотического дурмана.

— Нет.

Тапп выжидающе посмотрел на Наттинга.

— Питер?

Наконец, мужчина, сидевший в кресле, опустил руки и заговорил:

— Позвольте представиться, я — Питер Наттинг. Мисс Фрум, доводилось ли вам когда-либо слышать о журнале под названием «Энкаунтер»?

У Наттинга оказался ястребиный нос. К моему удивлению, он говорил высоким тенором. Мне казалось, что когда-то я слышала о журнале с таким названием, что-то вроде «нудистского» издания для одиноких сердец, но не была в этом уверена; впрочем, он продолжил, прежде чем я успела ответить.