Слава

Проходит еще несколько дней, так, словно бы ничего не случилось и у Розалии еще много времени впереди. Страх постепенно отступает – или, вернее, он все еще присутствует, но ощущения утратили остроту и обернулись неким ровным, тупым, давящим чувством, не сильно отличающимся от болей в животе, с которыми она уже столько времени существует, что не может даже припомнить, каково это – когда у тебя ничего не болит. Вот она – жизнь человека, разменявшего восьмой десяток: тут тянет, там жжет, вечный дискомфорт и скованность суставов.

Дочерям Розалия решила ни о чем не говорить. Надо быть реалистом и понимать, что они давно уже ждут ее кончины. Она абсолютно уверена в том, что они подробно обговорили, на кого лягут заботы по организации похорон и где она должна упокоиться. Из чувства долга они не раз пытались уговорить ее прислушаться к голосу разума и отправиться в дом престарелых, но, поскольку удовольствие это недешевое, а Розалия все это время неплохо справлялась сама, дочери не проявляли достаточной настойчивости. Так к чему было обременять их теперь? К чему устраивать семейные сходки, к чему слезы, объятия и прощания? Будет гораздо лучше и гигиеничнее, если о том, чего все давно уже ждали, их известят из Цюриха официальным письмом.

Она приглашает своих ближайших подруг, Лору и Сильвию, на чашку кофе с пирогом. И вот они, три почтенных дамы, встречаются ближе к вечеру в лучшей кондитерской города, беседуют о внуках. Есть в жизни определенный рубеж, перейдя который говорят уже только о семье. Культура и политика становятся настолько абстрактными понятиями, что уже никак не затрагивают человека лично, а посему лучше оставить эти темы молодым, а воспоминания вдруг оказываются настолько личными, что делиться ими совершенно не хочется. Поэтому остаются внуки. Никого, конечно, не интересуют чужие внуки, но приходится слушать, чтобы затем иметь право поговорить и о своих.

– Паули у нас уже говорит, – сообщает Лора.

– А Хайно и Любби пошли в детский сад, – произносит Сильвия. – Воспитательница говорила, Любби так здорово рисует!

– Паули тоже очень хорошо рисует, – парирует Лора.

– А Томми любит играть в «казаки-разбойники», – говорит Розалия. Подруги кивают. Хоть они и знают Розалию вот уже тридцать лет, никто даже не задается вопросом, кто такой этот Томми. Никакого Томми и нет. Розалия его выдумала, зачем – она и сама толком не знает. Не знает даже, играют ли нынешние дети вообще в «казаки-разбойники» – ведь это такой анахронизм! И Розалия решает перед следующей встречей расспросить своего настоящего внука – как вдруг понимает, что больше никогда его не увидит. К горлу подступает ком, и какое-то время ей трудно вымолвить и слово.

Чтобы отвлечься, она глядит в висящее на стене зеркало в золотой раме. Неужто это и вправду они? В этих вот шляпках, с сумочками из крокодиловой кожи, с чудно накрашенными лицами, в смехотворных платьях и с театральными ужимками? Как так могло произойти? Ведь вот еще совсем недавно они были как все: знали, как следует одеваться, какую носить прическу, чтобы не выглядеть так смешно! «Ведь именно за это, – думает Розалия, – все так любят эту чудачку-сыщицу, мисс Марпл: за то, что ее образ прямо противоположен действительности! Старушки не раскрывают убийств. Окружающий мир им неинтересен, а то, что в нем происходит, они понимать отказываются. И каждая, еще не дожившая до такого возраста, уверена, что уж с ней-то все будет иначе. Как думали и мы».

Подруги прощаются: они просидели в кофейне почти целый час, и от мысли о том, что их так долго не было дома, женщинам становится не по себе. Поднявшись со стула, Розалия бросает еще один взгляд в зеркало: несмотря на то, что на улице лето, на ней теплая куртка – и непромокаемый капор, хотя вообще-то светит солнце. И на что ей такая большая сумочка, если в ней нечего носить? Даже одежда и та подсказывает, что ей здесь не место, что она – всего-навсего пережиток, остов, а не человек. «Да и вы вскоре отправитесь за мною следом», – думает она, на прощание целуя Сильвию и Лору в щеку, и, пожелав им получше справляться с внучатами и болью в спине, делает шаг с тротуара.

Подъезжавшего автомобиля Розалия не приметила. Раньше-то она, разумеется, не стала бы переходить улицу, не посмотрев по сторонам, – обязательно проверила бы, нет ли машин, для этого ей не пришлось бы даже задуматься. Раздается рев гудка, визжат тормоза, красный «Фольксваген» замирает на месте. Опустив окно, водитель что-то кричит ей вслед, но она продолжает идти – теперь уже и с другой стороны раздается визг тормозов, и белый «Мерседес» останавливается так резко, что его заносит в сторону, – такое Розалия раньше видела только в кино. Но она, не дрогнув, продолжает путь, и лишь дойдя до противоположной стороны улицы, чувствует, как колотится сердце и кружится голова. Прохожие замерли. «Есть, в общем, и такой способ, – думает она. – И время, и деньги на поездку в Цюрих сэкономить можно».

Какой-то молодой человек, подхватив ее под локоть, интересуется, все ли с ней в порядке.