Слава

Спускаюсь значит на завтрак и жду. Тост, мюсли, яишенку. Кофе. Полистал одну газету, вторую. Я ж «Вечерних новостей» никогда на бумаге не видел, только онлайн – вообще интересно, и компьютерный раздел неплох, но только напомнил мне, что я не могу в инет никак попасть, ну я и отложил в сторону побыстрей. Взял пару булок, сосиски, семги, кусок салями, пару тостов с джемом, еще яишенки. Мамка мне такого завтрака не готовит, вечно одно и то же: «Сам пойди да купи, если не устраивает!» ну итд итп. Сижу весь на нервах, жду – сейчас он придет.

А он все не идет. Только те же вчерашние задроты, все пялятся на меня, ржут и шепчутся там о чем-то своем. Я вообще человек такой, что и мухи не обижу, а то бы иначе клянусь, я бы в один прекрасный день – дробовик в руки и та-та-та-та! Всех в голову расстрелять, огонь, ад, кровища, вся фигня. По полной.

Выхожу наконец в лобби. Телка на ресепшене сразу такая головой крутит: «Нет-нет, интернета пока нет, не починили!»

Я: «Мне Лео Рихтера!»

Она: «Он уехал».

Я: «Чего?»

Она: «Вчера вечером».

Ну ОК, я немного переборщил. Не стоило колотить ей по стойке, ну на крайняк не двумя руками. Да и спрашивать у нее, в чьем я тогда номере вчера… Хорошо хоть, она не догнала, а я вовремя угомонился, у меня же мозги пока на месте. Спросил еще раз, может, какая-то ошибка, пускай проверит – но нет. Ну, я сделал ноги и пошел звонить мамке.

Она мне: «Я тут совсем одна, цельными днями плачу – ты что, теперь всегда так со мной поступать будешь, небось девку себе завел, да?» Я: «Какую девку! Ни за что, никогда!» Она: «А я тебе не верю!»

Ну тут я тоже слезу пустил. Да, знаю, стыдобища, просто жесть, но я все равно решил рассказать, вы ж меня не знаете и не в курсе, каков я на самом деле. Так и реву, в общем, посреди холла. Она мне: «Ладно тебе, ладно, верю, ты мне только обещай, что больше никогда так делать не будешь. Чтоб я тут все выходные дома одна! Никогда так больше не делай, слышишь?»

Ну я и пообещал.

Нуачо, а почему нет? Мне не трудно. Со мной что, кто-нибудь кроме Лары когда-нибудь связаться решит? Нет. Ну да ладно, по крайней мере, у меня теперь хоть что-то есть для форума. Но и даже тут нет никакой фишки, никакого прикола. Ни кульменации, ничего. Из такого и книжки-то не сделаешь.

Я ведь его больше никогда не увижу. Написал на «Литдоме», что книги его то еще дерьмо, ну а на Амазоне чего понаписал – вообще даж не спрашивайте. Но какая к черту разница, он же сам все равно никогда не прочитает.

Они мне на ресепшене ничего не дали, ни адреса, ни телефона. Он обо мне ничего не напишет, и я так никогда Лару и не встречу. И все, что мне остается – это реал, это с работы к мамке и от мамки на работу, босс и эта последняя свинья Лобенмейер, а единственное утешение форумы как этот. Я ж в конце концов не тролль какой-нибудь, как lordoftheflakes, и не придурок как icu_lop или pray4us. У меня всегда буду только я один. И застрял я по эту сторону навсегда и по ту никогда не окажусь. В другом мире: импоссибл. Завтра с утра опять на работу. Прогноз погоды дрянь. Да и был бы он ничего, мне уже все равно. Все будет дальше как всегда и всегда и было. И я точно знаю, в книжку никогда уже не попаду.

Моя ложь, моя смерть

С Люцией мы познакомились однажды вечером, в среду, на приеме Управления по регулированию телекоммуникационных лицензий. С того самого дня я пропал. Я стал лжецом.

Я к тому времени вот уже девять лет жил с Ханной – ну, по крайней мере номинально, поскольку она жила с нашим сыном и крохотной дочуркой, таким, знаете ли, не самым приятным младенцем, в тихом скучном городишке на юге Германии, у озера – там, где я когда-то родился, а теперь наезжал туда по выходным, по будням же торчал в ничем не примечательном поселке под Ганновером, который то предприятие, где я работал, выбрало, чтобы построить свою штаб-квартиру. Ханна была чуть старше меня и неплохо справлялась в одиночку. Я в ее жизни на тот момент уже не так уж и много значил, и она это знала, и я тоже знал, и оба мы понимали, что другой это понимает. Но все-таки Ханна – это Ханна, дома грудничок сосет пальчик, и мне было с самого начала понятно: Люция ни о чем таком знать не должна.

Опишу ее как-нибудь потом, когда представится случай. Сейчас скажу только, что она была высокой, темно-русой, а глаза ее были темными и круглыми, как у хомячка: блестящие, немного трусливые, никогда дольше двух секунд ни на чем не задерживались. Я обратил на нее внимание, когда она выронила бокал, а затем расколотила вазу с цветами, которую кто-то зачем-то поставил на пьедестал. На ней было платье без рукавов, кожа ее плеч была безупречна, и еще тогда, увидев, как она стоит среди осколков, я понял, что лучше умру, чем упущу возможность прикоснуться к ней, ощутить, как ее дыхание сливается с моим, и увидеть, как в непосредственной близости закатываются ее глаза.