Слава

Все, кроме той, другой, которая, вероятно, через пару минут, а может, на той неделе или в следующем месяце, или когда-нибудь еще в этом году позвонит мне в самый неподходящий момент, чтобы сказать, что решила сделать мне сюрприз и навестить меня, и что она уже в городе, на моей улице или уже прямо в доме, на лестнице, прямо под дверью. Если бы все это было чьей-то выдумкой, подумал я, то это случилось бы прямо сейчас.

Кто-то позвонил в дверь. Я подскочил в постели.

– Что случилось? – спросила Люция.

– Звонок.

– Я ничего не слышала.

Я молча погладил ее по голове. «Пока еще у меня есть возможность во всем признаться, – мелькнула мысль. – Пока меня еще не поймали с поличным. Ты простишь мне?..» Но я знал, что она не простит.

Не потрудившись одеться, я прошествовал в коридор. Если я сейчас открою, а там стоит Ханна, что мне делать тогда? Может, есть еще какой-то способ выкрутиться? В кино и бульварных романах из любой самой безнадежной ситуации находится выход. Главные герои изобретают блистательные отговорки, открывают и закрывают двери, разводят двух женщин по двум разным комнатам и даже оказываются способны водить целые толпы людей мимо друг дружки на крошечном пятачке так, чтобы они не столкнулись. На этом целый жанр выстроили. Наверное, так и впрямь можно было бы устроить, если обладать достаточной решимостью. При должном приложении усилий можно осуществить практически что угодно. Даже раздвоиться. Но у кого, спрашивал я себя, стоя нагишом в коридоре, у кого достанет на это сил?

Я схватился за ручку. Даже убежденность в том, что ничто уже не отделяет тебя от катастрофы, придает уверенности. Еще мгновение поколебался. А почему только одна Ханна, почему не какой-нибудь скандал помощнее, чтоб сильней проняло? Почему бы ей не прихватить с собой еще и детей, почему бы и родителям моим в придачу не заявиться без всякой посторонней помощи из своего мрачного дома престарелых, с чего бы мне не ждать еще и Лобенмейера, Гауберлана и Лонгрольфа из проверочной комиссии, почему не Мольвица, в конце концов; отчего бы не ввалиться сюда им всем, чтобы взглянуть на меня, не прикрытого ни одеждой, ни завесой тайны, показушничества, выдумки или обмана, целиком и полностью в истинном своем обличье?

Я распахнул дверь.

– Входите. Входите же все!

В опасности

– Я думал, мы разобьемся. Господи боже! С тобой что-нибудь подобное хоть раз случалось?

Элизабет покачала головой. На этот раз даже она была готова к худшему: крохотный самолетик скрипел, его сносило порывами ветра, медицинские наборы так и летали по пахнущему маслом и металлом грузовому отсеку. Одному из врачей угодило по лбу, и пришлось наложить ему давящую повязку, чтобы остановить кровь. Лео, однако, все это время сидел тихо. Он был бледен, держал спину прямо; сжатые губы изображали некое подобие вымученной улыбки.

– Я задаю себе вот какой вопрос, – произнес он, запрокинув голову, расставив руки и обернувшись вокруг своей оси. – Какую прелесть мы во всем этом находим? Немного травы, пара деревьев, огромное небо. Откуда такое чувство, словно наконец оказался дома?

– Не кричи, – у нее кружилась голова, ей пришлось даже на мгновение опуститься на землю. Асфальта никакого не было, лишь рыжеватая почва, спрессованная шасси до состояния камня. У обочины взлетно-посадочной полосы их поджидали два джипа и группа людей в форме. У двоих был автомат наперевес.

– Стародавняя мечта, – произнес Лео. – Миллион лет в саванне. А все, что потом, – лишь мелкий эпизод. Тебе что, нехорошо?

– Ничего, справлюсь, – пробормотала она.

Раздался глухой, кашляющий звук: пилот включил турбины. Те стали вращаться, а потом засверкали так, что превратились в серую рябь. Самолет начал набирать ход. Доктор Мюлльнер и доктор Ребенталь грузили наборы во внедорожники, то и дело бросая недоверчивый взгляд на Лео. То, что Элизабет в этот раз прибыла не одна, всем было не по нутру. Так никто не делал, это было не принято; а если кто-то прознал бы, что их пугливый гость – писатель, чья работа – трезвонить обо всем, что ему довелось увидеть, ей бы точно никто этого не простил. Но Лео проявил настойчивость: раз за разом повторял, что хочет познать и ее мир тоже, не может дальше гоняться за настоящей жизнью. И вот она просто взяла его с собой – возможно, потому, что хотела наконец показать ему, что такое эта пресловутая настоящая жизнь, возможно, потому, что ей было любопытно, как он поведет себя, оказавшись в действительно трудных обстоятельствах, ну а возможно, просто потому, что не хотела ему отказывать.

– Это настоящее оружие? – поинтересовался он у врачей. – Вон там, у того человека в джипе, видите? Оно настоящее?

– А сами как думаете? – ответил Мюлльнер, рослый, немногословный швейцарец, долго проработавший в Конго и переживший такое, что предпочитал об этом молчать. Когда во время полета ему по голове угодило ящиком, он даже не вскрикнул.