Слава

Школу я окончил с медалью, позорной серебряной медалью, хотя у меня не было ни одной четверки. За весь 10 класс, за весь год, у меня была одна четверка из текущих оценок, других у меня не было. Это не потому, что я сильно зубрил, просто получалось нормально заниматься. И где-то в 8 классе я увлекся медициной. Зоологичка была моя ближайшая подруга, давала резать лягушек, я их резал вдоль и поперек, проводил блестящие операции на сердце лягушки. Химичка – это вообще свой человек, она действительно была очень хорошей учительницей.

После окончания школы я поехал поступать в медицинский в Харьков. Северодонецк и Харьков рядом же.

У меня уже тогда было плохое зрение, я знал, что меня могут на комиссии завернуть, поэтому таблицу вот эту с буквами[4], я ее выучил наизусть, все строчки, и комиссию прошел нормально. А меня к экзаменам не допускают. С медалью я вообще не должен был экзамены сдавать. Но мне сказали:

– Нет, без экзамена мы вас не берем, сдавайте экзамен.

– Давайте буду сдавать экзамен.

А что мне, подумаешь. И меня погнали еще раз на комиссию, и на глазах они меня таки заловили: дали другую таблицу, не буквы, а вот эти кружочки с дырочками[5], которую я не знал. И поэтому я остановился на второй-третьей строчке. А они мне – кыш. Хотя сейчас уверен, что в любом случае не взяли бы из-за пятой графы[6] – это был первый случай, когда моя национальность явным образом оказалась препятствием.

А в это время в Питере уже учился мой школьный товарищ Валера Мирошниченко, он на год раньше окончил школу и поступил в строительный. Он мне рассказал, как там все классно, общага. Ну а че мне искать еще чего-то?

И я поехал в Питер.

Ленинград

– Нас набралось там человек, наверное, 25 медалистов и пятипроцентников – это те, кто окончил техникум с красным дипломом, они тоже шли как медалисты. Кстати, среди пятипроцентников были Борька Любаров, Юрка Помпеев – все мои будущие друзья. Вступительных испытаний не должно было быть, но льготников набралось много и нам устроили экзамен, который я успешно сдал.

Так я попал в Питер. О чем ни разу в жизни не пожалел. Я не знаю, что было бы, если бы меня приняли в харьковский медицинский. Хотя думаю, что стал бы приличным доктором. Но Питер – это просто особая песня.

Если говорить честно, все то, что я в жизни получил с точки зрения общего развития, – это только Ленинград и эти пять лет учебы. Во-первых, мне повезло, я был все время с очень интересными ребятами.

Во многом с их помощью я пристрастился к литературе – это же время такое было. Ахмадулина, Евтушенко, Вознесенкий – они приезжали в Питер, в книжном магазине становились на прилавок и читали свои стихи, и все ходили и слушали, потому что это было действительно круто. Ходили в Дом литераторов, где я познакомился и подружился с ленинградскими поэтами Виктором Соснорой и Глебом Горбовским. Ну а Юра Помпеев, с которым мы прожили в одной комнате общежития все пять лет, в итоге сам стал писателем, нынешним членом Союза писателей.

Милош Косак нам привил любовь к живописи. Он сам великолепно ее знал, он из семьи архитекторов, коренной пражанин, это вся его жизнь была. Что-то там нравилось, что-то не нравилось, понятия вырастали, но вот общее желание знать – это от него, 100 %.

Борька танцевал, еще в Николаеве танцевал в каком-то ансамбле, от него появился интерес к балету. И вот так, понемножку-понемножку всё становилось увлекательным.

Был такой интересный эпизод. Сопромат – наука, которая непобедима во всех вузах во все времена. А у нас кураторша группы – сопроматчик. И вот пришло время сдавать какую-то работу по сопромату, а я кинулся – мне ее не во что положить. А Лёня Белоцерковский, он всю жизнь занимался скрипкой, он нас доводил до визга этой скрипкой. У него ноты были, я – в ноты свою работу и побежал. Прихожу, кураторша говорит, давайте, сдавайте работы. Я без всякой задней мысли вынимаю эти ноты, она смотрит и говорит, а вы что, знаете Вивальди? Что я должен был ей ответить? Говорю: конечно, это мой любимый композитор, вот, ношу ноты с собой вместе с сопроматом. Она меня так зауважала, что пришлось срочно выучить все, что есть про Вивальди, чтобы ей же что-то рассказывать. А она оказалась фанаткой Вивальди, которого я потом чуть не возненавидел, хотя хороший композитор.

В Питере все это было очень доступно. Студентам продавали абонементы, они были очень дешевые и не на самые плохие места. И, когда у тебя уже есть абонемент и ты знаешь, что такого-то числа должен идти, ты идешь. А абонементы, надо сказать, были хорошо продуманы, это был не просто набор несвязанных вещей, а цельная программа, которая в общем-то давала конечный результат в виде определенного этапа развития, познания вот таких вещей.