Слава богу, не убили

…Чем только не занимались тогда с «пацанами» и «мужиками»! Делали на обычных магнитофонах десятки копий с «тряпичных» американских экранок (с «бегунками» — разумеется! — и гундосым бормотанием Леонида Володарского): часть пускали дальше по пиратскому этапу, часть крутили в собственном салоне в бывшем зале игровых автоматов («Морской…» и «Воздушный бой», «Охота» по 15 коп.), лучшие оставляли для собственной видеотеки (где они теперь, эти сотни коллекционных вэхаэсок?..). Издавали четырех-, реже шести-, в исключительных случаях восьмиполосные газетки про инопланетян, парапсихологию, восточные единоборства и тамплиерскую геополитику, на той же бумаге отштампованные брошюры с эротическими «американскими» дюдиками, коллективно, под дружный изнемогающий гогот и литры паленой конины сочиняемыми по «роману» за ночь (на обложках значились «знаменитые» авторы с именами Сэм, Грэг, Ник, Чак). Перепродавали иеговистскую и кришнаистскую агитлитературу, самоучители бизнес-английского, компьютерной грамотности, бухгалтерского дела; ремонтировали компы, втихаря полностью меняя им начинку; продюсировали городские рок-фестивальчики и доморощенные «супербоевики», снимаемые неудачливыми клипмейкерами на отмываемые бандитами деньги и не доводимые даже до озвучки; придумывали рифмованные рекламные слоганы для продукции мясокомбината и способы втюхать залетным комбинаторам несуществующую в природе красную ртуть; играли ночи напролет в Zeliard, Prince of Persia, первый (помните?!) «Думчик»; пили… господи, какую дрянь, в каких количествах и с какой охотой мы пили!.. Были ж времена — о них Влад вспоминал с удовольствием, но почему-то очень редко и без всякого сожаления; в последние лет восемь, пожалуй, и вовсе не вспоминал. При всей развеселости тогдашнего бардака было в нем что-то, к чему не тянет возвращаться даже мысленно.

К тому же Влад быстро повзрослел и успокоился: словно авантюрные проекты, пьянки в офисах и блядки на сквотах были для него некоей обязательной программой под условным названием «лихая юность», отработав которую и отметившись в том, что он и тут не хуже прочих, стало можно, наконец, заняться по-настоящему интересным. Оно, интересное, никак не соотносилось с внешними этапами и обстоятельствами: соцфак московского РГГУ, брошенный накануне второй сессии, законченный экономический в рязанском РГУ имени Есенина, многочисленные конторы, когда-то еще с душком и под «крышей», но уже больше десяти лет как совершенно легальные и солидные, резюме, оклады, бонусы, овердрафты, клиенты, физики и юрики, байеры и сэллеры, ЕБИТ и паебалки, «послушать недвижку и корпоратив» — все это не было для него ни самоцелью, ни вообще ценностью, а лишь естественной, удобной декорацией, практически самостоятельно выстраивающейся вокруг, подстраивающейся под него. Обаятельный, контактный, сообразительный, ленивый (что есть, то есть), но неизменно тонко чувствующий, сколько и как нужно делать, чтобы оставаться на хорошем счету у шефов и партнеров, Влад всегда высоко котировался в профессиональном плане, не имел недостатка в предложениях по трудоустройству или соучастии в бизнесе, легко менял места работы, входил и выходил из дела — неизменно выигрывая если не в доходах, то в количестве свободного времени. И хотя выдающихся коммерческих талантов он ни разу не проявил, сам Смирницкий считал, что давно был бы уже большим боссом с тусклыми глазками на мясистом сурле и «майбахом» под управлением самодовольно-холуеватого личного водилы — если б сколько-нибудь к подобному стремился. Причем окружающие это его мнение в основном разделяли; потенциальный успех ими, окружающими, вообще воспринимался лучше, чем реальный, — поскольку не давал поводов для зависти.

Нет, в ста двадцати Владовых квадратах в монолит-кирпиче, машинах, сменяемых раз в четыре-пять лет, праздной жене, няне для двоих сыновей от нынешнего брака (не считая алиментов на дочку от предыдущего) человек иного социально-имущественного статуса поводы для зависти, конечно, увидел бы. Но в том-то и дело, что круг общения Смирницкого давно состоял из таких людей, кто всеми теми же благами владел, но демонстрировал их и стремился их приумножить несколько активней (не важно даже, что не всегда успешней!), к Владу же, в силу интеллигентности не любившему понтоваться, а в силу лени не рвавшемуся к карьерным высотам, относился с симпатией несколько покровительственного толка. Смирницкого считали умницей, добряком, слегка рохлей — и охотней, чем кого-либо, признавали Действительно Хорошим Человеком: охотно еще и потому, что за этой нечастой по нынешним временам характеристикой ощущалась именно что определенная несовременность Влада, а соответственно, неопасность в конкурентной борьбе.