Слава моего отца (Детство Марселя - 1)

И, язвительно посмеиваясь, он сожрал ее у меня на глазах.

* * *

15 августа мы открыли, что предстоят какие-то важные события.

Однажды после обеда, когда я водружал индейский "столб пыток" на маленьком, поросшем дерном пригорке, прибежал Поль и сообщил странную весть:

- Дядя Жюль чего-то стряпает!

Я очень удивился и даже бросил свое дело, чтобы раскрыть тайну Жюля-повара.

Он стоял у плиты, наблюдая за толстыми золотисто-желтыми лепешками, которые потрескивали на сковородке, томясь в кипящем жиру. Тошнотворный смрад наполнял кухню, и я сразу же понял, что есть эти лепешки но стану.

- Дядя Жюль, что это?

- Вечером узнаешь.

И, взяв сковородку за ручку, он встряхнул ее; раздался легкий стук, словно перекатывались жареные каштаны.

- Мы их сегодня вечером будем есть? - спросил Поль.

- Нет, не будем, - смеясь, ответил дядя. - Ни сегодня вечером, ни потом.

- Так зачем ты их жаришь?

- Чтобы маленькие мальчики спрашивали. А теперь ступайте играть в сад, потому что если на вас брызнет кипящим маслом, то у вас всю жизнь будет лицо в дырочках, как шумовка. Ну-ка, проваливайте!

* * *

В саду Поль сказал:

- А стряпать-то он не умеет.

- А по-моему, он и не стряпает. По-моему, тут какая-то тайна. Надо спросить папу.

Но паны не оказалось на месте. Он ушел На прогулку со своей женой. Притом без нас, что я счел предательством. И вот нам пришлось ждать до вечера.

Все послеобеденное время я сочинял потрясающую "Предсмертную песнь вождя команчей" (текст и музыку):

Прощайте, луга,

Ведь вражья стрела

Сломила руку возмездья!

Но в пытках чиста

Душа, как всегда,

Дивись ей, странник безвестный!

Коварный пауни,

Старайся, хитри

Смешны мне жалкие трусы!

Я пытки твоей

Страшусь не сильней,

Чем жал комариных укуса!

В этой песне было семь иди восемь куплетов...

Я поднялся на второй этаж, к себе в комнату, и долго "репетировал" в полной тишине и одиночестве.

Затем я занялся татуировкой Поля и своей собственной. Наконец, с развевающимися на голове перьями и связанными за спиною руками, я величественно проследовал к "столбу пыток", к каковому меня крепко привязал Поль, хрипло выкрикивая непонятные слова: по замыслу, это были ругательства племени пауни. Затем он безжалостно сллясал вокруг меня победный танец, а я спел "Предсмертную песнь".

Я исполнил ее с таким искренним чувством и произвел такое сильное впечатление, заливаясь насмешливым хохотом при словах "смешны мне жалкие трусы", что мой палач благоразумно стал подальше, немного встревоженный.

Но особенно проникновенно звучала у меня последняя строфа:

Прощальный привет

Тебе, вешний цвет,

Вам, братья, - уздечка и конь мой достойный!

Утешьте вы мать,

Прошу ей сказать,

Что сын ее умер как воин!

Кончил я патетическим тремоло, которое так растрогало меня самого, что по моему лицу рекой хлынули слезы. Тогда я поник головой, закрыл глаза и умер.

Вдруг я услышал душераздирающие рыдания и увидел Поля, который улепетывал с воплем:

- Он умер! Он умер!

Спасать меня пришел отец, и было совершенно ясно, что ему очень хочется добавить к моим воображаемым пыткам хоть одну всамделишную затрещину. И все же я гордился своим актерским успехом и задумал даже повторить спектакль после обеда, но, проходя через столовую, чтобы помыть на кухне руки, я сделал восхитительное открытие.

Папа и дядя Жюль раздвинули обеденный стол во всю его длину и на этой необъятной площади, покрытой парусиной, аккуратно разложили рядами всякие диковины: во-первых, пустые патроны, причем каждый ряд имел свой цвет красный, синий, желтый; во-вторых, холщовые мешочки величиной с ладонь, но тяжелые, как камни. На каждом была выведена большая черпая цифра: 2, 4, 5, 7, 9, 10; в-третьих, маленькие весы с одной чашкой и, привинченный к столу, странный медный прибор с деревянной шишечкой на рукоятке; а посредине стола, на самом видном месте, было выставлено блюдо со стряпней дяди Жюля.

- Вот, - сказал он, - что я утром готовил: промасленные пыжи.

- А для чего они? - спросил Поль.

- Для патронов, - ответил отец.

- Ты будешь ходить на охоту? - спросил я.

- Ну да!

- С дядей Жюлем?

- Ну да!

- И у тебя ружье есть?

- Ну да!

- А где же оно?

- Скоро увидишь. А теперь ступай мыть руки, потому что суп уже подан.

* * *

Разговор за обедом под смоковницей был захватывающе интересным.

Мой отец-учитель, выросший в городе и прикованный к школе, ни разу в жизни не убил ни зверя, ни птицы. А дядя Жюль ходил на охоту с детства, что и не утаил от нас.

Уже за супом зашла речь о будущей добыче.

- Как вы полагаете, что нам встретится на холмах? - обратился отец к дяде Жюлю.

- Я уже разведывал в селе, - ответил он.

- Вам вряд ли дали правильные сведения: здешние крестьяне приберегают дичь для себя. Дядя лукаво улыбнулся:

- Конечно! Но я же не говорил им, что мы будем охотиться. Я просто спросил, какую дичь они могут нам продать.

- Вот это уж коварство, - заметил отец. Находчивость дяди меня восхитила, хоть я и подумал, что эти приемы не в наших правилах.

- А что вам предложили продать?

- Сначала только маленьких птичек.

- Совсем маленьких? - изумилась мама, ей это было не по душе.

- Именно! Эти дикари убивают все, что летает.