Слава моего отца

Я не сразу вошел - ведь каждый знает, что в прерии покинутая хижина подчас служит убежищем сиу или апашу29, чей томагавк подстерегает вас во тьме, готовый размозжить череп легковерному путнику... Кроме того, я могу наткнуться на змею или на ядовитого паука.

Я просунул сосновый сук в дыру, заменявшую вход, и обшарил все внутри, произнося разные заклятия. Ответом было молчание. Обнаружив узкое отверстие в стене, я осмотрел открытый мною каменный шалаш. Внутри него не оказалось ничего, если не считать подстилки из сухих трав, на которой, должно быть, спал какой-нибудь охотник.

Я забрался в шалаш и нашел, что в нем прохладно и спокойно. Здесь я, по крайней мере, проведу ночь в безопасности, мне не будут угрожать такие ночные хищники, как пума или леопард, но я с огорчением заметил, что вход не имеет двери. Я немедля решил набрать побольше плоских камней и заложить вход, когда настанет время укрыться в моей крепости. Итак, я отказался от роли траппера и от моего команчского хитроумия, сменив его на мужественное терпение Робинзона.

Первое разочарование: вокруг этого шалаша нет ни единого плоского камня. Где же пастух набрал те камни, из которых выстроил шалаш? И меня осенила гениальная догадка: он брал их там, где их уже нет. Оставалось только добывать камни подальше, что я и сделал...

Пока я носил свой строительный материал, обдиравший мне руки, я думал: "Сейчас-то никто обо мне не беспокоится. Охотники считают, что я дома, а мама - что я на охоте. Но, когда они вернутся, вот будет беда! Мама, может быть, упадет в обморок! А уж плакать наверняка будет".

При этой мысли я и сам заплакал, прижимая к своему расплющенному животу камень, хоть и совсем гладкий, но весивший не меньше меня.

Мне бы очень хотелось, как Робинзону, "обратиться к небу с горячей молитвой", чтобы заручиться поддержкой провидения. Но я не умел молиться. И притом у провидения, которое не существует, но все знает, слишком мало оснований заниматься мною.

Правда, я слышал поговорку: "Помогай себе сам, тогда и бог поможет". Мне подумалось, что стойкость - заслуга не меньшая, чем молитва, и я продолжал, обливаясь слезами, таскать камни. "Одно ясно, - рассуждал я, - они будут меня искать... Поднимут на ноги крестьян, и, когда настанет ночь, я увижу, как ко мне наверх поднимается целая вереница "факелов из смолистого дерева..." Надо бы мне зажечь костер "на самой высокой точке горной вершины".

К несчастью, у меня не было спичек. А индейский способ, которым без малейшего труда можно зажечь сухой мох - просто трут палочку о палочку, - этот способ я много раз пробовал, по даже с помощью Поля, который надрывался, стараясь раздуть огонь, я не разу не высек ни искорки. Я считал, что не стоит больше пробовать; наверно, нужен определенный сорт американского дерева или особенный мох. Итак, ночь будет темная и страшная... А может, это последняя моя ночь?

Вот до чего довели меня мое непослушание и вероломство дяди Жюля!

Тут мне вспомнилась одна фраза, фраза, которую отец часто повторял и много раз заставлял меня переписывать на уроках чистописания (скорописью, рондо, полукруглым с нажимом): "Начинать можно и без надежды на успех, равно как и продолжать - наперекор неудаче".

Отец долго объяснял мне смысл этой фразы и назвал ее лучшим французским афоризмом.

Я несколько раз ее повторил и, словно она имела силу магического заклинания, почувствовал, что из мальчика превращаюсь в мужчину. Я устыдился своих слез, устыдился своего отчаяния.

Заблудился на холмогорье, вот невидаль! Ведь после переезда в "Новую усадьбу" я почти все время ходил по довольно крутым склонам. Сейчас мне нужно только опять спуститься вниз, и я, конечно, найду какое-нибудь село или хотя бы проезжую дорогу.

Я степенно съел вторую половину апельсина, затем, как ни горели ссадины на икрах и ныли ноги, пустился бегом по зыбкой осыпи. Я повторял про себя магическое изречение и с разбегу перескакивал через можжевельник. Справа, за прозрачными лептами туч, начинало багроветь солнце, точь-в-точь как на конфетных коробках, которые тети дарят детям на рождество.

Так я бежал, наверно, больше пятнадцати минут, вначале с легкостью тушканчика, потом - козочки, а под конец - теленка. Я остановился, чтобы отдышаться. Оглянувшись, я установил, что пробежал по крайней мере километр и что больше не вижу трех оврагов; они затерялись а необъятных просторах плато.

Зато на западе, кажется, виднелся противоположный берег какой-то ложбины. Я не спеша приблизился, сберегая силы для следующей перебежки.

И точно, это была ложбина; по мере моего приближения она все углублялась. Не та ли это ложбина, где я был утром?

Я пошел вперед, раздвигая фисташник и дрок, которые были в мой рост... Я находился в пятидесяти шагах от гряды, когда раздался выстрел и через секунды две - второй! Звук доносился снизу. Ликуя, побежал я ему навстречу, но прямо на меня метнулась стая каких-то больших птиц, вылетевшая из ложбины...