Слава моего отца

Возвращаясь из школы домой, мы говорили о нашей работе и по дороге покупали какие-нибудь мелочи, которыми забыли запастись: столярный клей, шурупы, баночку краски, напильник. Мы часто наведывались в лавку старьевщика он стал нашим другом. Я проникал в сокровенные тайники мира чудес, потому что теперь мне позволяли рыться во всех углах лавки. А там имелось решительно все; однако купить то, за чем пришел, никогда не удавалось... Придя за метлой, мы уносили корнета-пистон или дротик, тот самый, которым, по словам нашего друга, был убит принц Бонапарт. А когда мы являлись домой, мать сразу - таков уж был порядок - отбирала у нас нашу добычу, поспешно мыла мне руки и терла наши трофеи щеткой, смоченной в жавелевой воде. Претерпев эту медицинскую чистку, я скатывался кубарем вниз по лестнице в погреб и заставал отца с Полем в "мастерской".

Она освещалась керосиновой лампой. Лампа, так называемая "молния", была медная, кое-где с вмятинами; кругообразный фитиль выходил из медной трубки, а сверху надевался металлический колпачок, который заставлял пламя гореть венчиком. Этот венчик был довольно широк, и для того чтобы ламповое стекло, которое англичане метко прозвали "дымоходом", могло вместить этот огненный венчик, оно книзу расширялось, имело шарообразную форму, и пламя казалось особенно ярким. Эту лампу мой отец считал последним словом техники; она действительно давала очень яркий свет, но и распространяла прескверный, вполне современный запах перегара.

Ремонт мебели мы начали со сборки стульев. Это оказалось настоящей головоломкой, и решить ее было особенно трудно потому, что ножки не входили в гнезда поперечных брусьев и все они были разной длины.

Мы отправились в лавку старьевщика и заявили протест; он сначала прикинулся удивленным, а затем дал нам еще одну связку таких брусков да еще настоял, чтобы мы приняли от него маленький подарок: пару мексиканских стремян.

Употребив немалое количество столярного клея, плитки которого я растворял в теплой воде, мы восстановили шесть стульев в их первоначальном виде и покрыли лаком. А мать сплела из прочной бечевки сиденья. И вдобавок, неожиданно для всех нас, украсила их тройной каймой из алого шнура.

Расставив стулья вокруг обеденного стола, отец долго их созерцал; потом объявил, что после такой отделки за эту мебель можно взять по крайней мере впятеро дороже, чем заплачено; словом, он не преминул лишний раз заставить нас восхищаться его изумительным даром "делать находки" в лавках старьевщиков.

Затем настало время заняться комодом, ящики которого так заклинило, что пришлось разобрать его на части и основательно поработать рубанком.

Эта работа продолжалась не больше трех месяцев, но в памяти моей она занимает огромное место: именно тогда, при свете лампы "молния", я открыл, что руки мои наделены умом, а самые простые орудия труда - чудодейственной силой.

* * *

В одно прекрасное четверговое утро мы выставили наконец в нашем коридоре всю мебель, предназначавшуюся для летних каникул. На эту выставку был приглашен как эксперт наш друг старьевщик и дядя Жюль, как человек, способный оценить наши труды.

Здесь, пожалуй, уместно будет рассказать о моем дяде Жюле. У него были пушистые каштановые усы, рыжие густые ресницы, большие голубые глаза, немного навыкат, смуглый румянец на щеках и кое-где на висках серебряные нити.

Дядя Жюль родился среди виноградников, в том самом позолоченном солнцем Руссильоне, где на улицах так часто можно увидеть людей, катящих винные бочки. Он уступил братьям усадьбу с виноградником, а сам стал первым интеллигентом в своей семье, избрав профессию юриста, и служил в префектуре9. Но он остался каталонцем10 и раскатисто выговаривал звук "эр"; казалось, в горле у него перекатывались камушки, как в гремучем ручье.

Я исподтишка передразнивал его, на потеху Полю. Мы ведь всерьез считали провансальское произношение единственно правильным французским произношением, потому что так говорил наш отец, член экзаменационной комиссии на выпускных экзаменах средней школы; следовательно, раскатистые "эры" дяди Жюля были явным признаком какого-то физического недостатка.

Мой отец и дядя, женатые на сестрах, дружили, хотя дядя, который был старше и богаче нашего Жозефа, подчас держался с ним покровительственно.

Время от времени дядя начинал возмущаться чрезмерной, по его мнению, продолжительностью школьных каникул.

- Я допускаю, - говорил он, - что детям нужно так долго отдыхать, но учителей-то можно пока использовать на другой работе!

- Вот-вот! - насмешливо отвечал отец. - Послать бы их на два месяца заменять измученных чиновников префектуры: каково им, беднягам, целый день ловить мух и протирать штаны в канцеляриях!

Но в своих дружеских стычках они дальше этого не заходили и никогда не упоминали, разве что иносказательно, о главном пункте разногласий: ведь дядя Жюль ходил в церковь!