Слава столетия

— А, что там расписывать! — стукнул кулаком по столу граф Матвеев. — Пиши, что желаем, чтобы государыня правила самодержавно, как исстари повелось на Руси, и что мы, рабы ее, изобьем всякого ее супостата!

Слова Матвеева вызвали шумное одобрение офицеров.

— Надобно сказать и про наши, дворянские, интересы, — возразил Мусин–Пушкин.

В конце концов сошлись на том, чтобы в прошении написать, что Верховный совет беззаконно забрал в свои руки всю власть и не считается с мнением общества и что российское дворянство умоляет государыню созвать совет по два человека от каждой дворянской фамилии, который рассмотрит все мнения, поданные за последний месяц, и решит все по справедливости.

Когда петиция была написана, все присутствующие поставили под ней подписи по старшинству чинов.

Около полуночи, условившись назавтра собраться во дворце к восьми часам утра, начали расходиться. Кроме того, каждый должен был оповестить, кого, сможет, о завтрашнем сборе дворянства. Граф Матвеев, Кантемир и Федор Апраксин взялись объехать с петицией гвардейских офицеров и кавалергардов.

Князь Черкасский отозвал Антиоха в сторону.

— Я поеду ночевать к Шаховскому, — тихо сказал он, — от греха подальше. Ты–то знай, а другим не говори. Береженого бог бережет…

Арестов в ночь на 25 февраля не было, но это уже ничего не могло изменить.

Утром Верховный тайный совет собрался на очередное свое заседание в одной из палат Кремлевского дворца.

Обсуждали регламент коронации.

В десятом часу Василий Лукич Долгорукий вышел из палаты и тотчас вернулся, встревоженный и растерянный.

— Во дворце полно народу…

За ним в палату вошли князь Алексей Михайлович Черкасский, князь Барятинский, генерал–лейтенант Юсупов и генерал–лейтенант Чернышев.

— Желаем довести до сведения государыни наши неудовольствия, — сказал Юсупов.

— Пожалуйста. Вручите Верховному тайному совету прошение, совет его рассмотрит и доложит государыне.

— Мы хотим вручить челобитную лично ее величеству.

— Государыня не может…

Слова Долгорукого потонули в возмущенном гуле за дверьми. В палату, гремя саблей, вбежал Салтыков.

— Ее величество согласна принять вас, господа! — крикнул он.

Анна ожидала депутацию дворянства в Грановитой палате.

Князь Черкасский обратился к Анне с просьбой выслушать мнение дворянства о действиях Верховного совета и государственном устройстве империи.

Анна замялась с ответом: в словах князя Черкасского была какая–то неопределенность, и она не могла сразу понять, что это значит.

Василий Лукич, уловив ее смятение, сделал отчаянную попытку перейти в наступление.

— Кто позволил вам присвоить себе право законодателя? — обрушился он на Черкасского.

В толпе послышался лязг оружия.

Черкасский, заикаясь и выкрикивая, ответил:

— Делаю это потому, что ее величество была вовлечена вами в обман. Вы уверили ее, что кондиции составлены с согласия всех членов государства, но это было сделано без нашего ведома и согласия!

Его слова поддержал одобрительный гул.

Из рядов гвардейских офицеров раздались выкрики:

— Не желаем, чтобы предписывали государыне законы!

— Желаем, чтобы государыня правила самодержавно, как ее предки!

— Тут записаны требования дворянства, — пытался говорить Черкасский, но его уже не слушали.

Глядя на растерянного князя Черкасского, Кантемир подумал, что петиция в его руках да и все мнения и проекты, писанные на многочисленных собраниях, в этот самый момент стали всего лишь пустыми бумажками. Русское дворянство, сделав несколько первых шагов по новому пути, легко и радостно соскользнуло в старую колею.

Граф Матвеев выступил вперед, отодвинув Черкасского.

— Ваше императорское величество, мы все верноподданнейше просим всемилостивейше принять самодержавство, какое Петр Великий и остальные ваши славные предки имели, а присланные от Верховного тайного совета пункты уничтожить.

Анна повернулась к Василию Лукичу Долгорукому и медленно, отделяя одно слово от другого, проговорила:

— Как, разве пункты, которые мне поднесли в Митаве, были составлены не по желанию целого народа?

— Нет! Нет! — закричали в толпе.

— Значит, князь, ты меня обманул? — продолжала она.

Долгорукий пытался что–то сказать в оправдание, но его никто не слушал.

— Принесите бумаги, — приказала Анна.

Кондиции были тотчас же доставлены.

Анна подняла бумагу над головой так, чтобы все видели, и надорвала ее.

— Ура! Виват самодержавной императрице!

И в ту же минуту вокруг верховников образовалась пустота, как вокруг зачумленных.

По Кремлю раздавались крики: «Виват самодержице!» Солнце било в разноцветные стекла, и от этого вся комната — старая светлица, в которой живала еще ее мать, — казалась Анне великолепным праздником, в котором отныне ей предназначалось жить.

Анна велела подать укладку с драгоценностями, набелилась, нарумянилась, насурьмила редкие брови, надела жемчужную нитку на лоб, вдела в уши золотые серьги с красным камушком и радостно подумала, что теперь — стоит ей захотеть — у нее будет бриллиантовая диадема, какую она видела на государыне невесте Катьке Долгорукой.

А полчаса спустя курьер ускакал в Митаву — за Бироном.