Славен город Полоцк

В недобром настроении возвращался князь Рохвольд с полюдья. Позади, за поворотом узкой сумеречной лесной дороги, разноголосо поскрипывал обоз; десяток пароконных колесниц, груженных корцами с ячменем и рожью, ковшами с маслом, рогожами с шерстью, гусями, грибами, холстом, пряжей — всего не перечесть.

Многие подводы были недогружены, и князь снова и снова прикидывал в уме, хватит ли до следующего выезда всех этих припасов вдобавок к тем, что были отправлены ранее из других мест, чтобы прокормить его семью, его дружину, его челядь. Нужно, кроме того, выкупить у византийских гостей десяток золотых фибул — застежек к бархатной накидке, браслетов, налобных пластин и других украшений, давно заказанных для дочери Рогнеды, достигшей возраста невесты.

При мысли о дочери Рохвольд еще больше нахмурился. Вспомнились дерзкие пергаменты двух русских князей, двух сыновей Святослава — Ярополка из Киева и Владимира из Новгорода, требовавших каждый себе в жены Рогнеду. Но если Ярополк добивался только этого и обещал даже дружбу в обмен на Рогнеду, то Владимир заканчивал свое письмо словами: «А по какому праву ты сидишь на этой земле? Где есть твоя отчина, туда бы и ехал». Воспоминания навеяли на Рохвольда чувство неуверенности и тревоги, которые он испытывал и тогда, когда держал в руках послание Владимира.

«Голодный волк, — подумал он о Владимире, — по чужим княжествам рыщет, добрых князей тревожит, за горло схватить норовит».

Рохвольд считал себя «добрым князем в своем княжестве», потому что уже добрых три десятилетия кормился на этой земле. Правда, в последние годы жизнь стала тут сложной. Не меньше, чем далеких сыновей Святослава, Рохвольд начинал бояться жителей «своего» лесного края. Все более неохотно давали они дань, все чаще спрашивали: «За что платить?» Они встречали молча, провожали угрюмо.

Собираясь на полюдье, князь, дабы внушить уважение этим угрюмым лесовикам, надевал один из своих лучших нарядов, а коня укрывал драгоценной попоной арабской работы, на которой была искусно выткана большая кошка, терзающая оленя. И пока отроки собирали в селищах дань, князь исполнял свои высокие обязанности на месте: разбирал тяжбы между данниками, утверждал браки и переходы данников из одного селища в другое, по просьбе родителей давал имена новорожденным.

Нынешний выезд Рохвольда оказался особенно неудачным. Ни роскошь наряда, ни благородный белый конь, ни новый голубой аметист в рукоятке меча, наделенный силой внушать покорность всем, кто на него глядел, не помогли князю собрать достаточно дани.

— Князь Рохвольд, — прервал его думы щитоносец, который ехал по его левую руку в двух шагах позади, — я слышу запах дыма.

— То лесовики жгут свои костры.

— С той стороны дым, где никаких селищ нет.

— Ты тоже чуешь дым? — обернулся князь направо, к начальнику своей охраны.

— Да, князь Рохвольд. А вот и новые следы людей. — Он указал на сосну при дороге с узкой потемневшей зарубкой на высоте плеча.

— А может, ты просто не видел этого раньше? — проворчал князь. Он отослал начальника охраны, приказав направить обоз в замок, а потом с пятью всадниками скакать за ним вдогонку. У сосны с зарубкой Рохвольд со щитоносцем свернули с дороги.

3

Рохвольду нравилось, когда его называли по имени. Окончание «вольд» указывало на происхождение князя из лесу, из того северного леса, откуда много поколений назад вышел славный род викингов, смелых и удачливых завоевателей. Дед и отец Рохвольда полностью оправдали это звание. Когда же пришел Рохвольдов черед вступить на их стезю, волна многочисленных распрей выплеснула его из отчего края. Он был молод, силен и не боялся опасностей.

От кого-то он слышал про ученого старца Геродота, в седой древности приплывшего вверх по течению Борисфенеса[1] в страну Буддинов, замкнутую с севера большой пущей и огромным скоплением вод. Там, среди лесов, живут стерегущие золото одноглазые Аримаспы и Грипы, люди, которые спят по шесть месяцев в году. Почему бы не попытаться проникнуть в эту таинственную пущу с запада?

...На нескольких красных парусных лодьях с поднятой кормой и носом в виде петушиного гребня Рохвольд с отрядом храбрецов пересек Варяжское море. Оно злилось на смельчаков, швыряло им в лицо холодную пену, ревело страшными голосами и не раз хватало лодки своими мохнатыми лапами, норовя опрокинуть и увлечь в пучину. К счастью, дорога не была пустынной. Время от времени отряду Рохвольда удавалось настигнуть какой-нибудь торговый корабль, на котором оказывалось достаточно драгоценностей, продуктов и пресной воды, чтобы не терпеть в них недостатка, и достаточно людей, чтобы принести жертву разгневанному богу моря. И оно в конце концов утихомирилось. Вот и устье реки Рубон, которая, как полагали сведущие люди, начиналась в той же пуще, откуда вытекал Борисфенес. Рубон вел в страну Гардарику, страну многих городов.