Славяне и варяги (860 г.)

Ликование по всей земле было великое и праздник Красной Горки в этом году был так шумен и радостен, как еще никогда не бывало. На Назье старый Богомил как будто ожил: выпрямился его сгорбленный стан, опят засверкали его потухшие глаза, и собравшийся на стрелке род с прежним почтением расступился перед ним, когда он в белой рубашке своей и в собольей шапке подходил к костру, воздвигнутому для жертвоприношений. Сначала он прочел обыкновенное воззвание к Перуну-Сварогу, а потом держал своему роду такую речь:

— Дети мои милые! Спасибо вам от всей земли за подвиг ратный. Спасибо. Великое горе было по всей земле: Перун-Сварог, во гневе своем, отвратил от нас лик свой грозный, ибо тяжко прогневали мы его. Не тем прогневали мы его, что весь прошлый год жертв не приносили: мы не смели, мы не были вольны, а только вольный народ может обращаться к Перуну-Сварогу. Раньше еще, всеми грехами нашими прогневали мы Сварога, и тем что жалели ему жертв, не давали ему избранников его, а приносили скотов. Прогневался он на нас и отдал наш род в руки варягов. Род избрал Перуну жертву; мы не хотели найти ее, хоть из-под земли достать, и вот в тот же год, припомните это, в тот же самый год варяги осели на великой словенской земле. О Перуне-Свароже! Как заслужить нам твою милость?

Старшина-князь поднял руки к небу и потом повалился ниц. Весь народ, сколько его ни было на стрелке, повалился вместе с ним. Все были в самом деле уверены, что Перун прогневался на них, и многие вспоминали, как в праздник Красной Горки, ровно два года тому назад, Перун избрал себе в жертву маленького Стемирыша, Хорька, и не получил своей жертвы.

Страшное молчание всего повергшегося на землю народа, по мнению славян, означало, что в это время Перун-Сварог выбирает себе жертву.

— Хорька! Хорька! — завопили вдруг многие голоса; весь народ подхватил это имя и поднялся на ноги.

А Любуша с Хорьком была недалеко. В один миг их разлучили, красавца-мальчишку взнесли на костер, сверкнул острый кривой нож и алая кровь широкою струею потекла на дрова. Русая, кудрявая головка поникла. Огонь закрыл кровавое дело, и когда костер догорел, старуха Предслава внимательно подобрала беленькие легкие перегорелые косточки.

В это время Стемир, спокойно сидя в новгородской сборной избе, толковал со стариками различных родов. Умный Гостомысл направлял разговоры и вел дело. Все понимали, что надо было защитить и запереть вход на великий путь в Греки. Новгородцы одни не могли нести всей тягости защиты, и старики охотно соглашались, что все роды одинаково должны были вносить свою долю крови в дело общей обороны. Всем дружинам приходилось являться в Новгород и оттуда уже сменять сторожевые полки на озеро Нево. Решено было, что смена будет каждый месяц, а на первое время усилить сторожевые полки, чтобы сразу осадить варягов, если они снова попытаются завоевать себе великий путь. Старшины и старики были очень довольны таким решением и разъехались по домам, чтобы тотчас выслать подкрепления к новгородским сторожевым отрядам, а Стемир поплыл на озеро Нево. Но у старшин еще дорогою начали являться противоречия и неудовольствия. Шелонский старшина, преемник столетнего Крока, разговорился с своим племянником о новгородском решении. Договорились до того, что племянник сказал:

— Ловок он тоже! Чужими руками думает жар загребать! Новгород, вишь, надо ему оборонить, так вся словенская земля слуг ему подавай, а он станет сам распоряжаться… Вот Труан какой нашелся!..

— Полно врать-то! — возразил старшина, — а разве Шелонь тоже дань не платила? Ты сам разве не приносил шкурок на Назью, на погост? Не кланялся варягам?

— Дань! Что же за важность дань! Отдал пару шкурок и прав, и знать ничего не хочу. А тут эти ершееды озерные, новгородцы, носы только поднимают, да вместо беличьих шкурок крови человеческой требуют, и все ведь на свою только защиту!..