Славянорусский корнеслов

Поставим человека подле животного и сравним их. Оба родятся, растут, стареют, живут и умирают; оба имеют слух, зрение, обоняние, осязание, вкус; оба насыщаются пищею, утоляют жажду, вкушают сон, воспламеняются гневом, чувствуют скорби и веселья. Но при столь одинаковых свойствах сколь различны! Один совокупился в народы, построил корабли, взвесил воздух, исчислил песок, исследовал высоту небес и глубину вод. Другой скитается, рассеян по дебрям, по лесам, и при своей силе, крепости и свирепстве страшится, повинуется безсильнейшему себя творению.

Откуда это чудесное преимущество? Каким образом от того, кто утопает в луже, не может укрыться кит во глубине морей?

Бог сотворил человека бедным, слабым; но дал ему дар слова: тогда нагота его покрылась великолепными одеждами; бедность его превратилась в обладание всеми сокровищами земными; слабость его облеклась в броню силы и твердости. Все ему покорилось; он повелевает всеми животными, борется с ветром, спорит с огнем, разверзает каменные недра гор, наводняет сушу, осушает глубину. Таков есть дар слова или то, что разумеем мы под именем языка и словесности. Если бы Творец во гневе своем отнял от нас его, тогда бы все исчезло, общежитие, науки, художества, и человек, лишась величия своего и славы, сделалось бы самое несчастное и беднейшее животное.

Иной, рассуждая о человеке и видя в нем чудесное соединение тела с душою, сей слабой и бренной персти, с сильным и нетленным духом, скажет нам о себе:

Я связь миров повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю…

Когда, по сотворении мужа и жены, род человеческий, чрез долгие веки, умножился, и наподобие великой реки времен, пошел по всему пространству земного шара, тогда и языки начали изменяться, делаться различными. Каждый народ стал говорить иным языком, невразумительным другому народу. Тогда между народами произошли великие неравенства. Один, говорит Ломоносов, почти выше смертных жребия поставлен, другой едва только от безсловесных животных разнится; один ясного познания приятным сиянием увеселяется, другой в мрачной ночи невежества едва бытие свое видит.

Когда Греция и Рим облекались в величество и славу, тогда и словесность их возносилась до той же высоты. Они упали; но языки их, хотя и мертвыми называются, однако и ныне живут и не допускают памяти их погибнуть. Где древние Вавилоны, Трои, Афины, Спарты? Повержены в прах, и око путешественника, смотря на них, не видит ничего, кроме мшистых камней и зеленого злака. Но между тем как рука времени все в них истребила, красноречивое перо, тверже мраморов и меди, сохранило красоту их…

Народ приобретает всеобщее к себе уважение, когда оружием и мужеством хранит свои пределы, когда мудрыми поучениями и законами соблюдает доброту нравов, когда любовь ко всему отечественному составляет в нем народную гордость, когда плодоносными ума своего изобретениями не только сам изобилует и украшается, но и другим избытки свои сообщает. О таком народе можно сказать, что он просвещен. Но что такое просвещение, и на чем имеет оно главное свое основание? Без сомнения, на природном своем языке. На нем производится богослужение, насаждающее семена добродетели и нравственности; на нем пишутся законы, ограждающие безопасность каждого; на нем преподаются науки, от звездословия до земледелия. Художества черпают из него жизнь и силу. Может ли слава оружия греметь в роды и роды, могут ли законы и науки процветать без языка и словесности? Нет! Без них все знаменитые подвиги тонут в пучине времени; без них молчит нравоучение, безгласен закон, косноязычен суд, младенчествует ум.

Французское, с латинского языка взятое, название литература не имеет для русского ума силы нашего — словесность, потому что происходит от имени literае (письмена или буквы), а не от имени слово. На что нам чужое, когда у нас есть свое?

Свобода слова

Наши слова свобода, освободить в просторечии произносятся правильнее: слабода, ослабодить, поскольку происходят от понятия о слабости; ибо чем что-либо слабее держимо, тем более имеет свободы.

Слабость веревки дает свободу привязанному на ней зверю; слабость смотрения за детьми дает им свободу баловаться: итак, слабость и свобода суть смежные понятия. Так из слабоды сделалась свобода, остающаяся и поныне в просторечии слободою.