Славянская мечта

Самыми приятными воспоминаниями для Германа Карловича остались те деньки, когда, приходя на работу в родной «Архстройпроект», молодые специалисты вроде него только пытались воссоздать видимость рабочей обстановки: с самого утра можно было разгадать небольшой кроссворд, выпить чашку чая, выйти на перекур с коллегами, где около часа обсуждать последний футбольный матч, потом часик повозиться возле кульмана и спокойно дождаться обеденного перерыва. А после обеда, под важным предлогом контроля выполнения архитектурных заданий на строительстве, можно было вовсе исчезнуть с рабочего места. Так, в полном безделье, проходил день за днем. Это было очень стабильное серое существование, именно существование, без волнений и надежд. Какие-либо изменения в жизни Гуменюка не представлялись как в оптимистических, так и в пессимистических прогнозах – заштатный архитектор в проектном институте с маленькой зарплатой, без перспективы повышения по службе, без видов на получение достойного жилья, без идей, но зато живущий в состоянии безмятежности, которое со временем атрофирует в нем эмоции и приучает к безропотности.

Но однажды в голове Гуменюка мелькнула дерзкая, почти крамольная мысль, этакий маленький просвет в кромешной тьме, изменившая затем судьбу его сына. Случилось это, когда Германа Карловича премировали поездкой в Москву на первомайский парад – пройти торжественным маршем мимо мавзолея Ленина по Красной Площади. Современному поколению сложно объяснить суть такого премирования, хотя, признаться, в те годы тоже не очень понимали, но не отказывались. Радостный Гуменюк, человек, живущий с семьей на нищенскую зарплату в деревянном бараке, именуемом времянкой, идущий в строю людей с похожими судьбами, что есть мочи орал «Ура» и размахивал рукой, приветствуя вождей, стоящих на трибуне. Вглядываясь в лица официальных персон страны, людей, от чьего настроения зависели судьбы миллионов, Гуменюк вдруг явственно ощутил себя именно Сталинским «винтиком», маленьким человечком, серой массой, создающей блага для узкого круга элиты. Только на площади он понял всю абсурдность ситуации – проходящие строем рабы кричат «Ура» своим поработителям. Мятежные мысли моментально размножились в голове, как вредные бактерии в благодатной среде. Вера Германа Карловича в светлое будущее впервые за долгие годы пошатнулась, он задался непростым вопросом – почему в стране, преуспевающей в производстве современнейших космических кораблей, атомных ледоколов и подводных лодок, влияющей на политическую обстановку в мире, зачастую бравируя военной мощью, собственный народ влачит нищенское существование. Та страна очень скоро ушла в историю. Появившаяся на карте новая держава и современные реалии стали еще большим испытанием для рядового архитектора, не приученного к жизни без инструкций. Повзрослевшего сына удалось отправить на учебу в Германию, подальше отсюда, напутствуя остаться там навсегда. Достигнув уже преклонного возраста, фортуна, словно почувствовав себя в долгу перед заштатным специалистом, как говорится, повернулась к Гуменюку лицом и преподнесла подарок. Занявший очень высокую должность, бывший коллега предложил Герману Карловичу возглавить городскую архитектуру, не бесплатно, конечно. Отказываться от такого предложения, резкого скачка в карьере Гуменюк не стал. Собрав необходимую сумму, он торжественно занял кабинет, который ни умственными способностями, ни трудовыми достижениями не заслуживал.

Теперь над его рабочим местом красовалась оригинального вида вышитая картина с изображением известнейшего Дома Мила́, знаменитого Антонио Гауди, с ярким слоганом «Архитектура – застывшая музыка» и едва заметной подписью «Из лекции по философии искусства немецкого теоретика Фридриха Вильгельма Йозефа Шеллинга». Очевидно, сделанная на заказ и подаренная главному архитектору благодарными застройщиками картина, скорее всего на какую-то круглую дату, изначально предназначалась вызывать у посетителей впечатление попадания в храм изысканности и стиля. Ирония состояла в том, что в деяниях главного архитектора уже давно не угадывались даже похоронные марши, там хоть и грустная, но все же есть гармония, его же творения вызывали ассоциацию со скорбным завыванием специально приглашаемых поминальных бабок.