Славянская спарта

Сейчасъ же за горою, на которой высится «градъ Ободъ», также направо отъ насъ, другая гора, густо обросшая молодыми лѣсами и охваченная кругомъ всей вершины своеобразною оградою изъ наваленныхъ другъ на друга камней; это заповѣдный лѣсъ для охотъ князя, полный фазановъ, какъ и разной другой четвероногой и пернатой дичи.

Теченіе Рѣки необыкновенно извилисто; то справа, то слѣва выступающія горы постоянно загораживаютъ ей путь и ломаютъ ея русло. Оттого кажется, что васъ вездѣ окружаетъ какой-то стоячій, горами обставленный прудъ, а не ложе широкой рѣки. Намъ уже не одинъ разъ встрѣчались большіе, длинноносые «ландрасы», еще просторнѣе и грузнѣе той лодки, на которой мы ѣдемъ, биткомъ набитые мужчинами, женщинами и дѣтьми. Черногорокъ тутъ постоянно видишь за веслами; видно имъ ни по чемъ всякій мускульный трудъ, на которомъ ихъ въ дѣтствѣ воспитываетъ суровая школа жизни. Въ ландрасахъ этихъ можетъ помѣститься нѣсколько десятковъ человѣкъ, и на нихъ обыкновенно возятъ по субботамъ товары на базаръ Рѣки изъ разныхъ прибрежныхъ мѣстечекъ Скутарійскаго озера, и даже изъ Дульциньо и Антивари.

Гребцы наши громко перекликаются и переговариваются съ встрѣчными земляками, и устремленные на насъ любопытные взгляды краснорѣчиво поясняютъ намъ, что мы именно служимъ главною темою этихъ бѣглыхъ переговоровъ.

— Это все народъ въ Цетинье ѣдетъ, на завтрашній праздникъ! Изъ самаго Скутари ѣдутъ, изъ Виръ-Базара, изо всѣхъ мѣстъ! — не безъ хвастовства сообщилъ мнѣ старикъ-кормчій. — Не только черногорцы, и турки, и албанцы къ намъ въ этотъ день наѣзжаютъ; вотъ завтра увидите, сколько ихъ тамъ соберется!..

Я не отрываю глазъ отъ черногорцевъ, и тѣхъ, что мы встрѣчаемъ, и тѣхъ, что ѣдутъ съ нами въ лодкѣ. Они красивы, статны, живописны вездѣ; но здѣсь, на лодкахъ, въ своихъ разнообразныхъ позахъ, въ своихъ характерныхъ яркихъ одеждахъ, они такъ и просятся подъ талантливую кисть какого-нибудь Верещагина или Маковскаго. Могучія оголенныя руки этихъ богатырей, ихъ обнаженныя груди, вылитыя словно изъ мѣди, огненно-смѣлый взглядъ дикаго орла, красивыя, сурово выразительныя черты смуглыхъ лицъ, сухихъ, какъ голова арабскаго коня, — и вмѣстѣ съ тѣмъ какая-то непринужденная, дышащая спокойной силой и увѣренностью естественная грація всѣхъ движеній ихъ, — приводитъ въ безмолвный восторгъ мое сердце художника. Вонъ одинъ изъ этихъ современныхъ вамъ Діомедовъ, рослый, широкоплечій, статный какъ олень, весь сверкающій насѣчками ятагановъ и пистолетовъ, яркими шелками пояса, золотыми позументами малиноваго «элена», уставъ грести, передалъ весло товарищу, а самъ раскинулся на днѣ глубокой лодки, картинно подперши голову могучею рукою, точно молодой отдыхающій левъ, и вамъ не вѣрится, чтобы этотъ гордый взглядъ, эта благородная осанка, эта тонкая красота — весь этотъ художественный аристократизмъ тѣла и духа принадлежалъ бѣдняку-рыбаку, человѣку черни, котораго мы привыкли у себя въ Россіи видѣть совсѣмъ съ иными привычками, инымъ характеромъ, иною внѣшностью… Свобода, защищенная собственною грудью солнце юга и вольный воздухъ горъ выковали черногорца такимъ, какимъ онъ есть, какимъ онъ невольно восхищаетъ не предубѣжденнаго путешественника, способнаго что-нибудь видѣть и понимать…

* * *

Горы, провожающія съ двухъ сторонъ Рѣку, покрытыя скудными лѣсками и кустарниками, дѣлаются все менѣе интересными. Вонъ надъ одной изъ нихъ, какъ разъ надъ стадами пасущихся возъ, плаваетъ широкими кругами хищнически насторожившійся огромный орелъ, высматривая козлика. Возы тутъ вездѣ, и отъ возъ-то собственно и пропадаютъ здѣшніе лѣса, которымъ они не даютъ подняться послѣ поруба. Но на лѣсныхъ вершинахъ виднѣются кое-гдѣ и кресты старыхъ часовенъ, которыя черногорцы, подобно грекамъ, любятъ устраивать на недоступныхъ и отовсюду замѣтныхъ мѣстахъ.

Недалеко отъ устья, на лѣвомъ берегу, за селеніями Превали и Жупою, бѣлѣетъ вдали на горахъ цѣлый старинный монастырекъ, гдѣ православный архіерей турецкой Албаніи, не рѣшавшійся ѣхать въ глубь Черногоріи, согласился послѣ долгихъ просьбъ посвятить въ архимандриты послѣдняго духовнаго владыку, черногорца-поэта Петра II.

Но все это вдали, и даже въ большой дали. Берега же рѣки глухи и пустынны; ни одного хуторка, ни одной деревни не видно надъ водою. Безмолвіе такое, словно мы плывемъ по водамъ какого-нибудь дѣвственнаго американскаго лѣса, куда еще не проникалъ человѣкъ. Вотъ, наконецъ, мы подходимъ и въ устью рѣки.

Въ не особенно давнее время, при этомъ устьѣ еще на памяти живущихъ, длинная цѣпь была перекинута турками съ одного берега широкой Рѣки до другого. Здѣсь была своего рода застава, гдѣ собирались пошлины съ провозимыхъ товаровъ и запирался проходъ въ турецкія воды тѣмъ людямъ, которые казались опасными сонному турецкому стражу.

VII На Скадрскомъ Блат