Калучеръ Христофоръ, монахъ и священникъ въ одно и то же время, отомкнулъ ключомъ дубовый гробъ и даже открылъ намъ ноги, ликъ и руки святого, что онъ дѣлаетъ далеко не для всякаго, и за что, конечно, мы поспѣшили положить по здѣшнему обычаю въ раку святителя нѣсколько серебряныхъ гульденовъ.
Почтенный калучеръ, быть можетъ, и грамотный человѣкъ, ибо, вѣроятно, читаетъ во время службъ волею-неволей требники и Евангеліе, но на душеспасительную бесѣду съ его стороны или на какія-нибудь интересныя сообщенія объ исторіи обители, очевидно, разсчитывать было бы безполезно; по всѣмъ признакамъ онъ гораздо болѣе пригоденъ къ защитѣ своего монастыря добромъ ханджаромъ, снимающимъ съ одного взмаха турецкую голову, чѣмъ въ какимъ бы то ни было религіознымъ воздѣйствіямъ на посѣтителей святой обители; въ этомъ отношеніи это типическій черногорскій попъ, черногорскій калучеръ, изъ которыхъ чаще всего вырабатывались лихіе главари четъ въ родѣ Лазаря Сочицы, Богдана Симонича, архимандрита Мелентія и пр.
Покончивъ съ святынями, отецъ Христофоръ свелъ насъ внизъ, къ крылечку нижней башни, и съ таинственнымъ видомъ, бормоча что-то намъ непонятное, пригласилъ насъ войти въ башню, гнѣвно отстранивъ отъ ея дверей и нашего байрактара, и нашихъ молодыхъ спутниковъ, которые съ простодушіемъ истинныхъ сыновъ Черной-Горы хотѣли войти отдохнуть вмѣстѣ съ нами въ келью суроваго валучера. Онъ даже съ озабоченнымъ видомъ замкнулъ за собою дверь и не безъ торжественности ввелъ насъ въ свѣтлую комнату, всю установленную по полкамъ иконами русскаго письма и портретами русской царской семьи и черногорскихъ князей. По срединѣ комнаты на кругломъ столѣ разложенъ былъ цѣлый восточный «дастарханъ», — лимоны, пряники мѣстнаго печенья, свѣжія фиги, орѣхи, и на первомъ планѣ, конечно, ракія, которую почтенный калучеръ, очевидно, считалъ «гвоздемъ» своего угощенія. На другомъ столѣ была разставлена разная посуда. Пока мы должны были услаждать свой вкусъ черногорскими лакомствами, заботливый хозяинъ монастыря хлопоталъ приготовить намъ турецкаго крфе, и съ этою цѣлью усадилъ. какого-то наивнаго черногорца, отправлявшаго при немъ, повидимому, обязанности служки, не то молоть, не то толочь кофейныя зерна, въ чему храбрый юнакъ оказался рѣшительно неспособнымъ и неподготовленнымъ; ворчунъ-старикъ выходилъ изъ себя и ругался какъ капризный ребенокъ, поминутно выбѣгая на крылечко, гдѣ усѣлся громоздкій и неуклюжій слуга его, и я все время боялся, чтобы своими озлобленными тычками онъ не спихнулъ его съ лѣстницы. Но терпѣливый юнакъ только краснѣлъ и пыхтѣлъ, не возражая ни слова своему сердитому патрону и не двигаясь ни однимъ мускуломъ.
Насилу мы съ женою ублажили расходившагося старичка, увѣривъ его, что въ такой жаръ намъ не до кофею, и что мы съ гораздо большимъ удовольствіемъ напьемся лимонаду, которымъ онъ насъ обильно угощалъ. Впрочемъ самъ отецъ Христофоръ, какъ онъ объявилъ намъ, «испосникъ», не пьетъ ракіи, не ѣстъ ни мяса, ни яицъ, ни молока, а только хлѣбъ, фасоль и другую овощъ.
Байрактаръ потомъ разсказывалъ намъ дорогою, что отецъ Христофоръ считается большимъ подвижникомъ, ведетъ строгую жизнь и очень уважается всѣми; онъ уже сильно старъ, и если умретъ, владыка не будетъ знать, кого послать въ Горній. Черногорцы не охотники до иноческой жизни, а въ такой пустынѣ, какъ Горній, даже рѣдкій монахъ согласится жить. Оригинальные черногорскіе нравы, очевидно, безъ труда совмѣщаютъ благочестивую жизнь и монашескіе подвиги съ бранчливостью и раздражительностью, доходящею до кулачной расправы съ своею меньшею братьею. На высказанное мною удивленіе по этому поводу и байрактаръ, и молодой черногорецъ, горой стали за Христофора и весьма разсудительно увѣряли меня, что всякій старый человѣкъ обязанъ учить и наказывать молодого человѣка, отданнаго ему для наставленія и послушничества, а ужъ тѣмъ паче монахъ такой благочестивой жизни, какъ отецъ Христофоръ.
Мы искренно поблагодарили его за гостепріимство и любезность, и когда я вручилъ ему на прощанье золотой двадцатифранковикъ на его обитель, обрадованный старикъ чуть не расцѣловалъ моихъ рукъ. Должно быть, не часто балуютъ его своимъ посѣщеніемъ иноземные путешественники, и не много перепадаетъ изъ скудныхъ кармановъ черногорца на его бѣдный монастыремъ.