Славянский котел

Шли дни, девочку откормили, она теперь и совсем похорошела, — но Драгану ждали дела. И Дундич уговорил её перевезти Ивану в семью его родственников. Сами же они каждый день посещали скупщину, просиживали там по три–четыре часа на заседаниях. Дундич, как и Драгана, имел от Гуся удостоверение корреспондента его газеты и забронировал себе и Драгане постоянные места на балконе прессы. Из разговоров во время перерывов они узнали, что Вульфу сделали операцию по исправлению конфигурации носа, но когда сняли повязку, увидели, что нос пришит с отклонением в сторону на сантиметр. Вульф, увидев себя в зеркало, пришёл в ужас: его нос, как у боксёра, стал приплюснутым и сидел на боку. Приходившие к нему товарищи по партии валились с ног от смеха. Кто говорил, что нос теперь принял экзотический вид и люди в парламенте, особенно телезрители во время передач с участием Костенецкого, будут смотреть на него, как завороженные. Мужики будут говорить, что Вульф сражался на ринге, а женщины найдут, что такой–то нос больше походит на славянский, и по Европе поползут слухи о нееврейском происхождении главного политика Сербии, и эти слухи породят толки и кривотолки, придадут имени Костенецкого мистический характер — его слава примет оттенок чего–то божественного, неземного. Эти последние догадки соблазняли Костенецкого; он и прежде мечтал о славе неземной, но и все–таки, не хотел он появляться на трибунах и на экране телевизора с кривым и каким–то чужим и нелепым носом. Однако знакомые врачи, приходившие к нему в больницу, не советовали идти на повторную операцию, уверяли, что такой ремонт носа с его тончайшими перегородками очень болезненный, может вызвать болевой шок, с которым врачи не сумеют справиться. Пришлось с ними согласиться, и он потребовал выписать его из больницы. При этом отказался от встречи с лечащим врачом, а главному врачу наговорил дерзостей и даже грязно обругал его и весь персонал, и обещал прислать комиссию и со всеми с ними разобраться.

По радио и по телевидению было объявлено, что завтра в скупщине появится Вульф Костенецкий и предложит новые проекты, которые пришли ему в голову во время лечения в больнице. И там и тут журналисты и телеведущие намекали на серьёзные перемены в облике Костенецкого, — и такие, что не все его и узнают. Другие, более бойкие, даже намекали на такую метаморфозу, от которой женщины «будут терять головы». Эти намёки и всякие двусмысленности страшно разозлили Вульфа, и он, чтобы успокоиться и уснуть, горстями глотал таблетки. Когда же пришёл в скупщину, то здесь увидел, чего стоит ему история с носом. В коридорах и во всех кабинетах люди останавливались, всплескивали руками и громко причитали:

— Костенецкий! Тебя не узнать. Ты стал истинным славянином! За тобой на выборах побежит вся Сербия!

И если Вульф немедленно не уходил, то скоро собиралась толпа, все охали, ахали, и кто завидовал, а кто находил, что именно такой операции Вульфу не хватало. Парламентские смехачи, — их там было так же много, как в России во времена Ельцина, — ударяли Вульфа по плечу, восклицали:

— Ты если не пройдешь в скупщину на следующих выборах, пойдёшь в цирк и будешь там делать большие деньги.

Вульф кипел, ругался, но никого его гнев не смущал; наоборот, смехачи распалялись, и смех переходил в хохот, да такой, что хрустальные люстры, свисавшие с потолка, звенели и дрожали, точно и они смеялись.